За неделю до продажи квартиры свекор сказал мне: «Пока сына нет, возьми молоток и разбей плитку за унитазом в ванной…

 

За неделю до продажи квартиры свекор сказал Анне, пока сына нет, возьми молоток и разбей плитку за унитазом в ванной. Анна испугалась, зачем портить ремонт? Он сурово ответил, твой муж тебя обманывает, правда там. С трудом она отколола кусок плитки. То, что она увидела в стене за ней, заставило её молча опуститься на пол.

Но до этого момента, до того, как пол ушёл у неё из-под ног, была ещё целая неделя обычной, распланированной жизни. Или, по крайней мере, так ей казалось. Всё началось в среду.

Алексей, её муж, уже второй день был в командировке. Уехал в соседнюю область, якобы заключать важный контракт для своей фирмы. В последнее время дела у него шли не очень, и эта поездка, по его словам, должна была всё исправить.

Анна осталась одна в их трёхкомнатной квартире, которую они готовили к продаже. Оставалась всего неделя до сделки. Квартира сияла.

Ремонт, который они закончили всего полгода назад, был её гордостью. Она лично выбирала каждую деталь, оттенок ламината, фактуру обоев, светильники в коридоре. Алексей сначала отмахивался, говорил, что это всё женские глупости, но когда увидел результат, ходил по комнатам с важным видом, с околонаучным языком, и говорил гостям, что это он всё придумал.

Анна не спорила. Главное, что им обоим нравилось. Она любила эту квартиру, каждый её угол.

Продавать было жалко, но они решили вложиться в загородный дом. Новая жизнь, новый этап. В тот день Анна занималась обычными делами.

Протёрла пыль с мебели, которую ещё не успели накрыть плёнкой, полила цветы на подоконнике. В квартире стояла тишина, нарушаемая лишь гулом холодильника и шумом машин за окном. Телефонный звонок от Алексея утром был коротким и деловым.

Всё в порядке, много встреч, некогда говорить. Целую. Она привыкла к его занятости.

Алексей всегда был таким, энергичным, вечно куда-то спешащим, живущим будущими успехами. Ближе к обеду в дверь позвонили. Анна удивилась.

Она никого не ждала. На пороге стоял её свёкор, Николай. Это было странно.

Николай был человеком замкнутым, неразговорчивым. После смерти жены он совсем ушёл в себя и редко выходил из своей старой квартиры на другом конце Киева. Он никогда не приходил без предупреждения.

Выглядел он как обычно, седые волосы, глубокие морщины на лице, старая, но чистая куртка. Но что-то в его взгляде было не так. Какая-то тяжёлая, несвойственная ему решимость.

«Здравствуй, Анна!», сказал он, не переступая порога. Голос был хриплым, глухим. «Николай, здравствуйте.

Проходите. Что-то случилось? С Алексеем всё в порядке?» Сердце у неё ёкнуло. Первая мысль — плохие новости о муже.

«С Алексеем всё в порядке!», свёкор произнёс это с какой-то горькой усмешкой, отчего Анне стало ещё более не по себе. Он вошёл в прихожую и закрыл за собой дверь. Оглядел чистую светлую квартиру, задержав взгляд на новой входной двери, которую они поставили месяц назад.

«Один я к тебе пришёл», сказал он, будто отвечая на её незаданный вопрос. «Алексея нет. Он в городе?» «Нет, он же в командировке.

Должен вернуться в пятницу вечером». Николай кивнул, будто ожидал именно такого ответа. Он молча прошёл на кухню.

Анна пошла за ним, чувствуя, как нарастает тревога. Он не сел за стол, как делал обычно. Остался стоять посреди кухни, сунув руки в карманы куртки.

Потом он вытащил правую руку. В ней был молоток, обычный слесарный молоток с деревянной ручкой, старый, со сбитыми краями. Анна замерла, глядя на этот молоток в его руке.

«Мне нужно, чтобы ты кое-что сделала», сказал он тихо, но твёрдо. «Пока его нет». «Что, что сделать?» прошептала она.

«Пойдём». Он повёл её в ванную. Ванная была её особой гордостью.

Идеально ровная бежевая плитка, новая акриловая ванна, блестящие хромированные смесители. Алексей настоял на дорогой итальянской плитке, и они три дня ругались с мастером, чтобы тот выложил её без единого изъяна. Николай остановился у унитаза и указал молотком на стену за ним.

«Вот эту плитку», сказал он. «Нужно разбить». Анна смотрела то на него, то на идеальную глянцевую поверхность плитки.

Ей показалось, что она ослышалась. «Что? Зачем?» «Николай, вы в своём уме? Мы только что закончили ремонт». «Алексей меня убьёт».

Он с таким трудом нашёл эту плитку, за ней гонялся по всему Киеву. «Я в своём уме, Анна». «А вот ты живёшь в обмане.

Твой муж тебя обманывает». «Правда там?» Он снова ткнул молотком в стену. Лицо у него было суровым, каменным.

Ни тени сомнения. Анна отступила на шаг. Мысли в голове путались.

«Может, у старика что-то с головой?» «Возраст, горе после смерти жены. Я не буду этого делать», — твёрдо сказала она. «Это безумие.

Вы портите нам имущество. Давайте я лучше чаю вам налью, вы успокоитесь. Нет у нас времени на чай», — отрезал он.

«Имущество?» «Скоро у тебя никакого имущества не останется. Ни этого, ни другого». Он протянул ей молоток.

«Делай. Или я сделаю сам. Но лучше, чтобы это сделала ты».

Она смотрела в его уставшие, выцветшие глаза, и видела в них такую боль и такую уверенность, что её собственная решимость начала таять. Что-то действительно происходило. Что-то страшное, чего она не знала.

Она знала Николая много лет. Он не был способен на глупые, злые шутки. Но что там может быть? Её голос дрожал.

«Там стена. Капитальная стена. Там тайник», — просто ответил он.

Алексей думает, что я ничего не знаю. Но я видел. Я случайно зашёл, когда он заканчивал тут возиться.

Думал, плитку кладёт. А он кирпич вынимал. Увидел меня, засуетился, сказал, что проводку проверяет.

Но я видел, что он что-то прятал. Его слова звучали до ужаса убедительно. Анна взяла молоток.

Он был тяжёлым и холодным. Руки не слушались. Мысль о гневе Алексея парализовала её.

Она представила его лицо, перекошенное от ярости. Он так гордился этим ремонтом. Этой ванной.

Он называл её «наш маленький Версаль». Разбить эту плитку было равносильно тому, чтобы плюнуть ему в душу. «Я не могу», — прошептала она, готовая расплакаться.

«Можешь», — сурово ответил свёкр. «Подумай о себе, Анна. Хоть раз».

Не о нём. И этот простой призыв подействовал. Она всегда думала о нём.

О его комфорте, о его карьере, о его настроении. Она сглаживала углы в их отношениях, прощала мелкие обиды, поддерживала во всех начинаниях. А о себе? Она зажмурилась и, размахнувшись, ударила по плитке.

Звук был оглушительным. Осколки брызнули в стороны. Когда она открыла глаза, на идеальной поверхности зияла уродливая дыра с рваными краями.

Сердце колотилось где-то в горле. Всё, назад пути нет. Она ударила ещё раз, и ещё.

Плитка крошилась, обнажая слой цемента. Николай молча наблюдал, стоя у двери. Анна работала молотком и краем стамески, которую он ей подал, откалывая кусок за куском.

Пальцы болели, дыхание сбилось. И вот, под слоем раствора. Она увидела его.

Кирпич. Он отличался от остальных, по краям не было застывшего цемента. Он был вставлен в нишу позже.

Она поддела его стамеской. Кирпич подался и выпал ей в руки. За ним была чёрная пустота.

Анна опустилась на колени, заглянула внутрь. В глубине стены лежал чёрный герметичный пакет на молнии. Похожий на те, в которых хранят документы в походах.

Она запустила руку в холодную, пыльную нишу и вытащила его. Пакет был тяжёлым. «Иди в комнату», сказал Николай.

«Здесь не надо». Она послушно встала и, прижимая пакет к груди, прошла в гостиную. Села на диван.

Руки дрожали так сильно, что она не сразу смогла расстегнуть молнию. Свёкор сел в кресло напротив, молчаливый и мрачный. Наконец молния подалась.

Первое, что она увидела — деньги. Толстая пачка тысячных гривен, перетянутая резинкой. Очень много денег.

Анна не знала, сколько точно, но сумма была огромной. Может быть полмиллиона, может больше. Первая мысль — это заначка.

На чёрный день. Алексей просто не хотел ей говорить, чтобы не волновать. Глупая, наивная мысль, которая умерла, как только она увидела то, что лежало под деньгами.

Это были документы. Сложенный в четверо лист. Она развернула его.

Доверенность. Официальный бланк, печать, подпись нотариуса. Она пробежала глазами по тексту.

«Я, Анна Иванова, доверяю гражданину Петрову Алексею, продать принадлежащую мне долю в квартире, с правом получения всех причитающихся мне денежных средств». И внизу — её подпись. Идеальная, точная копия её подписи.

Которую она никогда не ставила. Это была подделка. Генеральная доверенность, которая отстраняла её от сделки и лишала всех денег от продажи их общей квартиры.

Дыхание перехватило. Голова закружилась. Но это было ещё не всё.

Под доверенностью лежали два билета. Электронные распечатки. Авиакомпания — Ukraine International Airlines.

Рейс в Тиват. Дата вылета — суббота, следующий день после назначенной продажи квартиры. Билеты в один конец.

Она посмотрела на имена пассажиров. Первый билет — Петров Алексей, второй билет — Иванова М. Иванова. Анна вцепилась в эту букву.

М. У неё в голове не было ни одной знакомой на М. Марина? Милана? Может, это ошибка? Опечатка в авиакомпании? Или просто совпадение? Какая-то другая Иванова, с которой Алексей решил сбежать, украв её деньги.

Мысль была чудовищной, но она отчаянно за неё цеплялась, потому что правда, которая уже начала проступать в сознание, была ещё хуже. Она хотела уже отложить эти проклятые бумажки, засунуть всё обратно в пакет, сделать вид, что ничего не видела. Но её пальцы нащупали на дне пакета что-то маленькое и твёрдое.

Она вытряхнула это на диван. Маленький серебряный медальон на тонкой цепочке. Овальный, с выгравированной веточкой сирени.

Бабушкин медальон. Когда бабушка умирала, она отдала его Анне. Сказала, чтобы он принёс ей счастье.

Анна носила его несколько лет. А потом, лет семь назад, случилась та ужасная ссора. Её младшая сестра Мария увидела медальон и устроила истерику.

Что ей, младшенькой, никогда ничего не достаётся, что Анне всегда всё самое лучшее. Мама тогда встала на сторону Марии. Анна, ну ты же старшая, будь умнее.

Уступи сестре, ей так хочется. Ты же щедрая у нас. И Анна уступила.

Сняла с шеи и отдала Марии. Чтобы в семье был мир. Мама потом ещё долго ставила этот поступок ей в пример, говорила.

Какая у неё великодушная старшая дочь. А Анна просто похоронила обиду глубоко внутри. И вот теперь этот медальон лежал перед ней.

Рядом с билетом на имя М. Иванова. М, Мария. Мария Иванова.

Её младшая сестра. В этот момент мир для Анны перестал существовать. Звуки пропали.

Краски поблекли. Перед глазами стояли только эти три вещи. Поддельная доверенность, билет на имя сестры и её собственный, когда-то отданный в жертву семейному миру, медальон.

Это была не просто измена. Это было глумление. Насмешка над её добротой, над её жертвенностью.

Холод, начавшийся в кончиках пальцев, медленно пополз вверх по рукам, к плечам, к сердцу. Воздуха не хватало. Она открыла рот, чтобы что-то сказать, закричать, но из горла не вырвалось ни звука.

Ноги перестали её держать. Она медленно, молча сползла с дивана на пол. Пол был холодным.

Анна сидела на нём, обхватив колени руками, и смотрела в одну точку, на ворох бумаг и серебряный медальон, разбросанные по светлому ворсу ковра. Тишина в комнате стала оглушительной, густой, как туман. Казалось, даже воздух застыл.

Николай крякнул, поднимаясь с кресла. Его старые суставы протестующе скрипнули. Он подошёл и молча постоял над ней.

Анна не подняла головы. Она чувствовала его взгляд, тяжёлый, полный немой скорби. Он не говорил «я же предупреждал».

В этом не было нужды. «Вставай, Анна», — сказал он наконец, его голос был глухим и усталым. «На полу сидеть — делу не поможешь».

Она медленно подняла на него глаза. В них не было слёз. Только пустота и холодное, звенящее недоумение.

Как будто её мир, такой понятный и прочный ещё час назад, оказался картонной декорацией, и кто-то резко дёрнул за верёвку, показав, что за ней лишь тьма и обман. «Он и Мария», — прошептала она. Имя сестры далось ей с трудом.

Будто язык не хотел его произносить. Николай тяжело вздохнул. «Я не знал про твою сестру…

 

Знал только, что Алексей что-то затевает. Что он стал чужим. Таким же, каким когда-то был я».

Он протянул ей руку. Анна ухватилась за неё, его ладонь была сухой и мозолистой, как кора дерева. Он помог ей подняться на ватные, непослушные ноги.

Она снова села на диван, её взгляд был прикован к доказательствам предательства. Медальон блеснул в луче солнца, пробившемся сквозь занавеску. Удар в самое сердце.

Не просто измена мужа. Измена сестры, ради которой она когда-то этот медальон и отдала. Они оба, самые близкие ей люди, сговорились, чтобы уничтожить её.

Первый порыв, дикий и животный, позвонить. Позвонить Алексею и закричать в трубку всё, что она о нём думает. Позвонить Марии и спросить, за что.

Позвонить маме, рыдать, жаловаться, искать защиты. И тут же ледяная волна здравого смысла окатила её. Что это даст? Алексей скажет, что она сошла с ума.

Что это какая-то ошибка, подстава. Он умел быть убедительным. Он вывернет всё так, что она сама окажется виноватой истеричкой.

А Мария? Мария начнёт плакать. Она всегда начинала плакать, когда её прижимали к стенке. И мама, конечно, тут же бросится её защищать.

Анна, как ты можешь такое говорить про сестру? У тебя стресс из-за продажи квартиры, ты накручиваешь себя. Она уже слышала эти слова в своей голове. Нет.

Конфронтация — это ловушка. Это именно то, чего они ждут. Они просто всё будут отрицать.

У них на руках поддельная доверенность, которая даёт им всю власть. А у неё на руках только её слово против их общего вранья. И этот тайник, который они тут же назовут её выдумкой.

Нужно всё убрать, сказала она вслух, сама удивляясь своему спокойному, деловому тону. Голос был чужим. Николай кивнул, понимающий.

Правильно. Они не должны знать, что ты знаешь. Это твоё единственное преимущество.

Анна начала действовать. Руки всё ещё дрожали, но теперь в их движениях была цель. Она аккуратно собрала деньги, сложила доверенность, билеты.

Взяла медальон. На секунду зажала его в кулаке, холодный металл обжёг кожу. Потом сунула всё обратно в чёрный водонепроницаемый пакет и застегнула молнию.

Это нужно спрятать, сказала она, оглядываясь по сторонам. Но не здесь. Он может вернуться и начать искать.

Отдай мне, просто сказал Николай. У меня он точно искать не будет. Анна без колебаний протянула ему пакет.

Свёкор взял его и спрятал во внутренний карман своей куртки. Теперь в комнате не осталось и следа от того, что здесь произошло. Только разбитая плитка в ванной.

А с этим что делать? Она кивнула в сторону ванной. Оставь. Если спросит, скажи, упало что-то тяжёлое.

Флакон с духами, банка с кремом. Неважно. Пусть думает, что это случайность.

Сейчас это не главное. Главное. А что сейчас главное? Главное — понять, что происходит на самом деле.

Эти билеты. Эта доверенность, это их план. Но на какой он стадии? До продажи квартиры ещё целая неделя.

Семь дней. У неё есть время. Время, чтобы что-то предпринять.

Нужно собрать больше информации. Нужно действовать, но действовать осторожно, как сапёр на минном поле. Ей пришла в голову идея.

Простая и безопасная. Она будет играть свою роль до конца. Роль любящей, ничего не подозревающей жены, которая ждёт мужа из командировки и хлопочет по поводу предстоящей сделки.

Мне нужно позвонить, сказала она, поднимаясь. Николай вопросительно посмотрел на неё.

Риелтору. Дмитрию. Я просто уточню насчёт просмотров на следующей неделе.

Спрошу, всё ли в силе? Это же нормально? Нормально, кивнул свёкр. Это очень хорошая мысль. Он остался сидеть в гостиной, Анна пошла на кухню.

Налила стакан воды из фильтра, выпила залпом. Вода была ледяной, но внутри у неё всё горело. Она нашла визитку риелторского агентства, прикреплённую магнитиком к холодильнику.

Дмитрий. Весёлый, полный мужчина лет 50, который ввёл их в сделку. Она набрала номер.

Нужно, чтобы голос звучал обычно. Легко. Немного взволнованно из-за предстоящей продажи.

Голос счастливой женщины на пороге новой жизни. Она несколько раз глубоко вдохнула и выдохнула, прежде чем нажать кнопку вызова. Алло, агентство «Новый дом», Дмитрий слушает, раздался в трубке бодрый голос.

Дмитрий, здравствуйте. Это Анна Иванова, по поводу квартиры на улице Шевченко. Жена Алексея Петрова.

Анна, добрый день. Рад слышать. Чем могу помочь? Алексей что-то забыл мне передать? Ой, нет, что вы.

Алексей же в командировке, связь плохая. Я просто от себя звоню, хотела уточнить. У нас ведь на следующей неделе уже сделка, да? Я хотела спросить, может ещё будут просмотры, или уже всё? Чтобы я знала, когда квартиру в идеальном порядке держать.

Она произнесла этот монолог на одном дыхании, стараясь, чтобы он звучал максимально естественно. В трубке на несколько секунд повисла тишина. Анне показалось, что она слышит, как бьётся её собственное сердце.

На следующей неделе? Переспросил Дмитрий, и в его голосе прозвучало явное недоумение. Анна, я что-то не понимаю. У неё похолодело внутри.

Ну да, мы же договаривались, что сделка будет в следующий четверг. Алексей говорил. Анна, ваш муж был у меня вчера.

Медленно произнёс Дмитрий, будто подбирая слова. Он принёс генеральную доверенность от вас. Сказал, что вы очень заняты и полностью ему доверяете все финансовые вопросы.

Да, да, доверенность, конечно, торопливо поддакнула Анна, чувствуя, как земля начинает уходить из-под ног во второй раз за день. Так а что, что-то изменилось? Всё изменилось, уже более уверенно сказал риелтор. Появился срочный покупатель.

Человек с наличными, готов был выйти на сделку немедленно. Предложил хорошую цену, и Алексей согласился. Он сказал, что вам срочно нужны деньги для покупки дома, и ждать неделю нет смысла.

Мы вчера же подписали предварительный договор. Анна молчала, вцепившись в телефонную трубку побелевшими пальцами. Она не могла произнести ни слова.

Дмитрий, видимо, воспринял её молчание как знак согласия. В общем, я вас поздравляю. Покупатель очень серьёзный, никаких ипотек, никаких задержек.

Он уже внёс задаток. Мы сейчас срочно готовим финальные документы. Алексей сказал, что вы торопитесь.

Так что, Анна, всё отлично. Сделка закрывается послезавтра. В пятницу.

Послезавтра. В пятницу. Не через неделю.

Через 48 часов. Спасибо, Дмитрий, она услышала свой собственный голос, как будто со стороны. Он был глухим и безжизненным.

Спасибо за информацию. Это, это прекрасные новости. Она нажала отбой.

Телефон выскользнул из влажной ладони и с глухим стуком упал на линолеум. 48 часов. У неё не было недели.

У неё было всего два дня. И тут до неё дошла вторая, ещё более страшная правда. Он не в командировке.

Вчера он был у риелтора. Сегодня он, наверное, бегает по инстанциям, собирая последние справки. Он здесь.

В этом же городе. Совсем рядом. И пока она протирала пыль и поливала цветы, он хладнокровно завершал свой план, чтобы обокрасть её и исчезнуть вместе с её сестрой.

Ловушка захлопывалась. И у неё осталось всего два дня, чтобы попытаться из неё выбраться. Телефон упал на пол, но Анна этого даже не заметила.

Она стояла посреди кухни, опираясь на столешницу, и смотрела в никуда. Послезавтра. Это слово билось в висках, как молот.

Ни неделя. Ни семь дней на раздумья, на план, на спасение. Всего 48 часов.

Два оборота стрелки на часах, и её жизнь, какой она её знала, перестанет существовать. Из гостиной вышел Николай. Он увидел её застывшую фигуру, телефон на полу.

Ему не нужно было спрашивать, что случилось. Всё было написано на её лице. Что он сказал? Тихо спросил свёкор.

Сделка в пятницу. Послезавтра, безжизненно ответила Анна. Алексей здесь.

В городе. Он не в командировке. Он все это время был здесь.

Она подняла на Николая глаза, и в них больше не было шока или растерянности. Там горел холодный, сухой огонь. Паника прошла, уступив место ледяной ярости.

Ярости загнанного в угол зверя, которому больше нечего терять. «Я не могу сидеть и ждать», сказала она, и голос её стал твёрдым, незнакомым. «Я не могу позволить им это сделать.

Мне нужно их увидеть. Мне нужно посмотреть им в глаза. Что ты задумала?» «Осторожно», спросил Николай.

«Сегодня среда», сказала Анна, и её мозг, парализованный ужасом, вдруг заработал с лихорадочной скоростью. По средам у мамы семейный ужин. Мария всегда там.

Всегда. План родился в одно мгновение. Безумный, рискованный, отчаянный.

Но другого у неё не было. Она не могла пойти в полицию с историей про тайник и украденный медальон, её бы высмеяли. Она не могла оспорить доверенность за два дня.

Единственное, что она могла, это вытащить их на свет. Заставить их показать своё истинное лицо. Она пошла в спальню, открыла шкаф.

Начала переодеваться. Руки действовали автоматически. Сняла домашнюю футболку, надела простую тёмную кофту.

Джинсы. Ничего вызывающего. Она должна выглядеть спокойно.

Усталой, но спокойно. Любая эмоция будет использована против неё. Она подошла к туалетному столику и взяла свою сумочку.

Открыла её. Медальон, который она забрала с ковра, лежал во внутреннем кармане. Она снова взяла его в руку.

Он казался тяжёлым, как камень. Оружие, которое она собиралась использовать. Она положила его обратно…

 

«Я пойду одна», — сказала она Николаю, который стоял в дверях спальни. — «Это дело нашей семьи. Ваше присутствие всё только усложнит.

Будь осторожна, Анна», — ответил он. В его голосе было беспокойство. Они опасны.

Не недооценивай их. Я их больше не недооцениваю, — горько усмехнулась она. — Я их вообще больше не знаю.

Она приехала к дому матери через полчаса. Из окон пахло мамиными пирогами с капустой. Запах детства, уюта, безопасности.

Сегодня этот запах казался фальшивым, как театральная декорация. Она постояла у подъезда, глубоко вдохнула холодный вечерний воздух, собираясь с силами. Затем вошла.

В квартире было тепло и шумно. Работал телевизор. Мама, Ольга, суетилась на кухне, румяная и довольная.

Мария сидела за столом в гостиной, листая журнал. Она подняла голову, когда Анна вошла. — О, привет! — лениво протянула она.

— А мы думали, ты не придешь. Алексей-то твой на работе горит, а ты что дома киснешь? — Привет, мам. — Привет, Мария.

Анна заставила себя улыбнуться. Она подошла и поцеловала мать в щёку. — Пахнет замечательно.

— Садись, садись, сейчас ужинать будем, — засуетилась Ольга. Мария мне сегодня помогала, представляешь? Анна села за стол. Она чувствовала на себе взгляд сестры, изучающий, немного насмешливый.

Она делала вид, что рассматривает новые занавески. Несколько минут они говорили о пустяках, о погоде, о маминых соседях, о какой-то передаче по телевизору. Анна почти не участвовала в разговоре, только кивала и улыбалась.

Она ждала момента. И вот, когда мама поставила на стол большое блюдо с пирогами, Анна как бы между прочим повернулась к сестре. — Мария, а ты в отпуск не собираешься в ближайшее время? — спросила она.

Голос прозвучал ровно, почти безразлично. Мария на секунду замерла с вилкой в руке. Её глаза быстро метнулись к матери и обратно.

— С чего ты взяла? — Она постаралась изобразить удивление. — Нет, конечно. Какая ещё поездка? Работы полно.

— Да? — Странно, — протянула Анна, глядя ей прямо в глаза. — Мне почему-то показалось, что ты куда-то собираешься. — Далеко.

В воздухе повисло напряжение. Мама почувствовала это и нахмурилась. — Девочки, вы чего? — Анна, что за странные вопросы? Анна не ответила.

Она сделала вид, что ищет что-то в своей сумочке, которая стояла рядом с ней на стуле. Она порылась в ней, изображая досаду. — Чёрт, кажется, я помаду дома забыла.

— Ой. Она замолчала и медленно вытащила руку. На её ладони лежал серебряный медальон.

Он тускло блестел в свете люстры. Смотри, что нашла, она протянула его через стол Марии. Её голос был тихим, но в наступившей тишине он прозвучал как выстрел.

— Как он сюда попал? — Я думала, я тебе его отдала. Время остановилось. Анна видела, как кровь отхлынула от лица Марии.

На секунду на нём отразился чистый, животный страх. Она смотрела на медальон, как на змею. Затем страх сменился яростью.

Её лицо исказилось. — Ты! — зашипела она, вскакивая со стула так резко, что он чуть не упал. — Это ты его украла.

Я знала. Ты залезла в мою шкатулку. Воровка! Обвинение было настолько диким, настолько лживым, что Анна на мгновение потеряла дар речи.

Мать тут же подскочила к Марии, обнимая её за плечи. — Мария, тише, доченька, успокойся. Она повернулась к Анне, и её лицо было перекошено от гнева.

— Анна! Что ты устраиваешь? Что это за цирк? Вечно ты со своими завистливыми играми. Тебе спокойно не живётся, что у сестры всё хорошо. — Мама, я ничего не… — молчи.

Оборвала её Ольга. Ты пришла сюда, чтобы унизить сестру. Я вижу тебя насквозь.

Верни ей медальон и извинись. Мария уже рыдала навзрыд, уткнувшись матери в плечо. Это были знакомые, отработанные годами слёзы.

Слёзы, которые всегда делали её жертвой, Анну агрессором. И в этот самый момент, когда скандал достиг своего пика, в замке повернулся ключ, и входная дверь открылась. На пороге стоял Алексей.

Улыбающийся, свежий, в руках торт. Идеальный муж, зашедший к тёще после тяжёлого трудового дня. Он замер на пороге всего на мгновение.

Одного взгляда ему хватило, чтобы оценить всю картину. Рыдающая Мария, разъярённая тёща и его жена, Анна, сидящая за столом с каменным лицом. Он не спросил, что случилось.

Он все понял. И он сделал свой выбор. Он прошёл мимо Анны, как мимо пустого места.

Подошёл прямо к Марии, которая всё ещё всхлипывала на плече у матери. Он мягко отстранил тёщу и приобнял Марию за плечи, прижимая к себе. Это был жест собственника.

Защитника. Он посмотрел на Ольгу спокойным, уверенным взглядом. «Ольга, не волнуйтесь», — сказал он тихо и примирительно, поглаживая Марию по волосам.

У Анны в последнее время много стресса, продажа квартиры, всё это. Она стала немного параноидальной. Он сделал паузу, давая словам впитаться.

Затем он посмотрел прямо на Анну. В его глазах не было ни вины, ни сожаления. Только холодный, беспощадный расчёт.

«Придумывает всякое», — закончил он, обращаясь к тёще, но глядя на свою жену. В этот момент Анна поняла. Всё кончено.

Это больше не тайный заговор. Они вынесли его на свет. Они не собирались прятаться или извиняться.

Они просто переписали реальность, в которой она сумасшедшая, а они — невинные жертвы её больной фантазии. Он публично, на глазах у её собственной матери, встал на сторону её сестры против неё. Он объявил ей войну, и её семья была на его стороне.

Слова Алексея повисли в воздухе, густые и ядовитые. Параноидальная. Он вынес ей приговор.

Мать смотрела на неё с укором и жалостью, будто Анна действительно была больна. Мария, всё ещё прижавшись к Алексею, бросила на сестру быстрый, торжествующий взгляд. В её мокрых от слёз глазах плескалась победа.

Анна молча встала из-за стола. Она не сказала ни слова. Спорить было бесполезно.

Объяснять — бессмысленно. Любое её слово сейчас только подтвердило бы их диагноз. Она взяла свою сумочку.

Оглядела их троих, эту сплочённую группу, этот союз предателей. Они стояли как монолит. Мать, оберегающая младшую дочь.

И её муж, обнимающий её сестру. А она, Анна, оказалась за чертой. Чужая.

Лишняя. Она развернулась и пошла к выходу. Никто её не остановил.

Никто не окликнул. Она слышала за спиной успокаивающий шёпот матери. «Ну вот, видишь, Мария, всё хорошо, всё прошло».

Она вышла на лестничную клетку, и только там смогла вздохнуть. Воздух обжёг лёгкие. Унижение было физическим, оно давило на грудь, мешало дышать.

Она спускалась по лестнице, держась за перила, потому что ноги дрожали. Выйдя на улицу, она не поехала домой сразу. Просто шла по тёмным пустым улицам, не разбирая дороги.

Холодный ветер бил в лицо, но она его почти не чувствовала. Внутри всё было выжжено. Она проиграла.

Не просто проиграла битву, она даже не успела её начать. Они были на шаг впереди. Они не просто подготовили побег.

Они подготовили ей роль. Роль сумасшедшей, неуравновешенной жены, чьим словам нельзя верить. И самое страшное, её собственная семья с готовностью приняла эту роль.

Вернувшись к своей машине, она долго сидела внутри, глядя на тёмные окна своей квартиры. Там был враг. Она это знала.

Он, скорее всего, уже там. Ждёт её. Но бежать было некуда.

Это был её дом. Пока ещё её. Она поднялась наверх.

Дверь была не заперта. Она вошла, и сердце ухнуло. Свет горел только в спальне.

Она медленно пошла по коридору. Алексей был там. Он стоял спиной к двери, у открытого шкафа, и методично складывал вещи в большой чемодан, который лежал на их кровати.

Он не изображал ни удивления, ни вины. Он просто делал свою работу. Он упаковывал свою старую жизнь, чтобы выбросить её.

Он услышал её шаги и обернулся. Маска заботливого, обеспокоенного мужа исчезла. Его лицо было холодным, чужим, непроницаемым.

«Я думал, ты задержишься у мамы подольше», — сказал он спокойно, бросая в чемодан стопку футболок. Решил не терять времени. Анна остановилась в дверях.

Она смотрела на него, на чемодан, на их общую кровать, на которой он теперь собирал вещи для другой жизни. С другой женщиной. С её сестрой.

«Значит, это правда», — сказала она. Голос был хриплым. «Все это правда».

Он усмехнулся. Короткая, злая усмешка. «А ты думала, я шучу? Думала, это игра?» Анна, ты всегда была такой наивной.

Такой предсказуемой. Он подошёл к комоду. Выгреб из ящика свои носки, свёрнутые в клубки, и швырнул их в чемодан…

 

Он двигался быстро, по-деловому. Как человек, у которого мало времени и много дел. Квартира будет продана послезавтра, продолжил он тем же ледяным тоном, не глядя на неё.

«Как ты уже, наверное, знаешь. Деньги получу я. По доверенности. Тебе не достанется ни копейки».

Он говорил это так просто, так буднично, будто обсуждал прогноз погоды. Будто 15 лет их брака, этот дом, эта жизнь не значили ровным счётом ничего. «Ты не можешь так поступить», прошептала Анна, хотя сама понимала, как глупо это звучит.

Он не просто мог. Он это уже делал. «Могу.

И сделаю», — он захлопнул чемодан. Звук щёлкнувших замков прозвучал как приговор. Он повернулся к ней.

«Ты дура, Анна. Всегда ею была. Ты жила в своём выдуманном мирке, где всё правильно и справедливо.

А мир не такой. В нём побеждает тот, кто смелее. Тот, кто берёт то, что хочет.

Мы с Марией хотим быть счастливыми. И мы будем. А ты останешься здесь, в этом городишке, со своей правильностью и разбитым корытом».

Его слова были как удары. Каждое слово било точно в цель. И в этот момент что-то в ней взорвалось.

Остатки страха, унижения, отчаяния сменились чистой, незамутнённой ненавистью. «Ты ничего не получишь», — выкрикнула она. Эта вспышка неповиновения удивила даже её саму.

«Я пойду в банк завтра же утром. У нас есть общий счёт. Я сниму оттуда всё до последней копейки.

Это наши общие деньги, которые мы копили 15 лет. Ты не получишь их». Она бросила ему это в лицо, как вызов.

Это была её последняя линия обороны, её последняя надежда. Деньги, которые они откладывали на старость, на чёрный день. Сумма была приличной.

Этого хватило бы, чтобы начать новую жизнь. Алексей посмотрел на неё. И рассмеялся.

Это был невесёлый смех. Это был страшный, издевательский смех человека, который слышит наивную детскую угрозу. Он смеялся так, что у него на глазах выступили слёзы.

Анна замолчала, сбитая с толку его реакцией. Отсмеявшись, он вытер глаза. Подошёл к своему рабочему столу в углу комнаты, выдвинул ящик и достал оттуда сложенный вдвое лист бумаги.

Он подошёл к ней и бросил этот лист на кровать. Прямо на покрывало, которое она застелила утром. «Сними», сказал он, ухмыляясь.

«Попробуй». Анна с недоверием посмотрела на бумагу. Это была банковская выписка.

С их общего счёта. Она взяла её в руки. Она смотрела на цифры, но мозг отказывался их понимать.

Список транзакций. Длинный, на весь лист. Последние шесть месяцев.

Снятие наличных. Снятие наличных. Суммы были разными, но всегда крупными.

50 тысяч. 70. 100.

Каждую неделю, иногда дважды в неделю, со счёта исчезали деньги. Она дошла до последней строчки. Остаток на счёте.

Ноль. Круглый, идеальный, безжалостный ноль. Она подняла глаза на Алексея.

Он стоял, скрестив руки на груди, и с наслаждением наблюдал за её лицом. Он ждал этого момента. Он смаковал его.

«Ты, ты всё забрал», прошептала она. «Всё», подтвердил он. «До копеечки.

Последний транш я провёл на прошлой неделе. Ты же никогда не проверяла баланс. Ты же мне доверяла.

Он не просто собирался украсть деньги от продажи квартиры. Он уже украл всё остальное. Всё, что они строили и копили вместе.

Все 15 лет их жизни он просто стёр, обналичил. Превратил в ноль на банковском счёте. Анна стояла посреди их спальни, в квартире, которую у неё отбирали, с выпиской в руках, которая сообщала ей, что она — абсолютный банкрот.

У неё не просто отняли будущее. У неё украли и прошлое. Она не просто стояла на пороге разорения.

Она уже была на самом дне. Алексей схватил чемодан и, не оборачиваясь, вышел из спальни. Анна слышала его быстрые шаги в коридоре, щелчок замка входной двери.

Потом наступила тишина. Абсолютная, мертвая тишина, какая бывает только в пустом доме, который только что покинули. Она осталась стоять посреди комнаты, с этой банковской выпиской в руках.

Бумажка была тонкой, почти невесомой, но давила на неё всей тяжестью 15 лет обмана. Ноль. Этот ноль был не просто цифрой.

Это была оценка её жизни. Её доверия. Её любви.

Всё, что она считала их общим достоянием, их будущим, было просто пылью, которую он методично и хладнокровно выметал из их жизни на протяжении полугода. Она медленно опустилась на край кровати. Их кровати.

Той самой, которую они вместе выбирали в мебельном салоне, споря о жёсткости матраса. Она провела рукой по покрывалу. Всё в этой квартире было выбрано, куплено, построено ими вместе.

И всё это оказалось ложью. Декорации для его долгой, хорошо спланированной аферы. Она встала и пошла по квартире.

Как лунатик. Заглянула в гостиную. Новый диван.

Шторы, которые она сама подшивала. Зашла на кухню. Гарнитур, за который они выплачивали кредит два года.

Она прикасалась к вещам, и они казались чужими, холодными. Это больше не был её дом. Это было место преступления, а она главная потерпевшая, которая до последнего момента ничего не замечала.

Что делать? Куда идти? В голове была звенящая пустота. Позвонить друзьям? Что она им скажет? Здравствуйте, мой муж украл все наши деньги и сбегает с моей сестрой, а моя мама считает меня сумасшедшей? Они бы не поверили. Или поверили бы, но начали бы жалеть.

А жалость — это последнее, что ей сейчас было нужно. Жалость бы её добила. Она снова и снова прокручивала в голове сцену у матери.

Лицо Марии, искажённое фальшивыми рыданиями. Лицо матери, полное праведного гнева, направленного на неё. И лицо Алексея, спокойное, уверенное лицо кукловода, который дёргает за все ниточки.

Они были заодно. Крепкая, сплочённая команда. А она была одна.

И тут, в этой бездне отчаяния, в её сознании всплыло другое лицо. Суровое, морщинистое, с усталыми глазами. Лицо Николая.

Единственного человека, который не пытался её обмануть. Единственного, кто протянул ей молоток и сказал «Правда там». Он был её единственным шансом.

Единственным человеком в этом рухнувшем мире, кому она могла, как ни странно, доверять. Она не стала раздумывать. Схватила сумочку, ключи от машины и выбежала из квартиры, не выключив свет.

Она неслась по ночному Киеву. Фонари, витрины, фары встречных машин — всё сливалось в размытые цветные полосы. Она ехала на другой конец города, в старый рабочий район, где в серой девятиэтажке жил её свёкр.

Она не была у него уже несколько лет. Алексей всегда находил предлоги, чтобы не ездить к отцу, говорил, что тот стал тяжёлым, нелюдимым. Теперь Анна начинала понимать, почему.

Подъезд встретил её знакомым с детства запахом старых домов, смесью пыли, кислой капусты и чего-то ещё, неопределимого. Лифт не работал. Она поднималась пешком на седьмой этаж, и каждый пролёт давался ей с трудом.

Она стояла перед его дверью, обтянутой потёртым коричневым дерматином. Сердце колотилось. А что, если он её не примет? Что, если скажет, что это её проблемы, проблемы их семьи, и он не хочет в это лезть? Но другого выхода не было.

Она постучала. Тихо, неуверенно. За дверью послышались шаркающие шаги.

Замок щёлкнул. Дверь открыл Николай. Он был в старом застиранном халате, на ногах стоптанные тапки.

Он посмотрел на неё, и в его взгляде не было удивления. Только тяжёлое, мрачное понимание. «Проходи», — сказал он, отступая в сторону.

Она вошла в маленькую, скромную прихожую. В квартире пахло лекарствами и старыми книгами. Всё было предельно просто, даже бедно, но очень чисто.

Со стены на неё смотрела с чёрно-белой фотографии молодая, улыбающаяся женщина, покойная жена Николая, мама Алексея. Он провёл её на кухню. Маленькая кухонька с выцветшей клеёнкой на столе, старым холодильником «Днепр», который гудел, как трактор.

Он молча поставил на плиту чайник, достал две чашки. Анна села на табуретку. Она не знала, с чего начать.

Она просто достала из сумочки ту самую банковскую выписку и положила её на стол. Он всё забрал, — сказала она. Голос сорвался.

А потом её прорвало. Слова полились из неё сплошным потоком, путаясь, перебивая друг друга. Она рассказала всё.

Про ужин у матери, про медальон, про рыдания Марии. Про то, как вошёл Алексей и назвал её параноидальной. Про его холодное спокойствие дома, про чемодан…

 

Про его издевательский смех, когда она пригрозила ему банком. Николай слушал молча. Он сидел напротив, сцепив на столе свои большие, рабочие руки.

Его лицо было как маска, высеченная из камня. Ни один мускул не дрогнул. Он не перебивал, не задавал вопросов, не ахал и не охал.

Он просто слушал. И в этом его молчании было больше сочувствия, чем в сотне утешительных слов. Он не был удивлён.

Вот что было самым страшным и одновременно самым важным. Он как будто знал, что всё так и будет. Когда она закончила, обессилев, в кухне повисла тишина, нарушаемая только свистом закипающего чайника.

Николай встал, выключил газ. Разлил кипяток по чашкам. Поставил одну перед Анной.

«Яблоко от яблони», сказал он наконец, глядя куда-то в стену. Голос его был хриплым. «Я всё ждал, когда гниль проступит наружу.

И вот, дождался. Он сел обратно. Я давно за ним наблюдаю, Анна.

С тех пор, как не стало Елены. Он менялся. Становился жёстче, жаднее.

Глаза стали другими. Пустыми. Я видел, как он смотрит на тебя.

Не как на жену. Как на… ресурс. Как на ступеньку.

Но я не думал, что он пойдёт так далеко. Что втянет в это твою сестру?» Он замолчал, провёл рукой по лицу. Потом его взгляд остановился на фотографии Елены на стене.

Он смотрел на неё долго, мучительно. «Ты думаешь, почему я тебе помог? Почему пришёл с этим молотком?» Спросил он, не глядя на неё. «Думаешь, из доброты душевной? Или потому что ты мне как дочь? Это все так.

Но есть и другая причина. Главная. Он снова посмотрел на фотографию жены.

«30 лет назад, Анна, я был таким же, как он», — сказал он тихо, и каждое слово давалось ему с видимым трудом. «Таким же дерьмом. Я работал на заводе.

Считал, что меня не ценят. Что жизнь проходит мимо. Что я заслуживаю большего?» Он сделал паузу, собираясь с мыслями.

«У меня была другая женщина. Там же, на заводе. Я думал, это любовь.

Настоящая. А Елена, она стала привычкой. Бытом.

И я решил всё изменить. Решил сбежать. Начать новую жизнь».

Анна слушала, затаив дыхание. Она видела перед собой не сурового старика, а другого человека, молодого, полного тех же амбиций, которые сгубили её собственную жизнь. «Я тайком откладывал деньги», — продолжал Николай.

«Завёл сберегательную книжку на другое имя. А потом, потом я решил продать дачу. Нашу дачу, которую мы с Еленой строили своими руками.

Её родители помогли с землёй. Это было её место силы. Я дал объявление в газету.

Нашёл покупателя. Уже обо всём договорился. Собирался забрать деньги и уехать.

Ничего ей не сказав. Он горько усмехнулся. Но она узнала.

Не знаю как. Может увидела сберегательную книжку, которую я плохо спрятал. Может, услышала разговор по телефону.

Она не устроила скандал. Не закричала. Она просто вечером села напротив меня, вот как я сейчас сижу, и положила на стол ту самую сберегательную книжку.

И посмотрела на меня. Я никогда не забуду этот взгляд, Анна. Никогда.

В нём не было ненависти. Только разочарование. Такое глубокое, что мне захотелось провалиться сквозь землю.

Он замолчал. Тишина в кухне давила. Она остановила меня.

Продажа сорвалась. Та женщина исчезла из моей жизни. Мы остались вместе.

Ради Алексея. Мы прожили ещё 20 с лишним лет. Но это была уже не жизнь.

Мы стали чужими людьми, живущими в одной квартире. Брак умер в тот вечер. А я всю оставшуюся жизнь прожил с этим стыдом.

Он никуда не делся. Он всё ещё здесь. Он постучал кулаком себе в грудь.

Мой сын — это моё наказание. Он видел наш холод. Он вырос в доме, где не было любви, только привычка и молчаливый укор.

Я не научил его быть мужчиной. Быть человеком. И он стал моей точной копией.

Только хуже. Он пошёл дальше. Он не просто хочет сбежать.

Он хочет уничтожить тебя, растоптать, чтобы почувствовать себя победителем. Он наконец посмотрел ей прямо в глаза. В его взгляде была бездна боли и вины.

Я помогаю тебе, Анна, не из одной только симпатии. Я пытаюсь искупить то, что сделал 30 лет назад. Я пытаюсь остановить его.

Остановить себя в нём. Я не смог спасти свой брак. Но может быть, я смогу спасти тебя от последствий моего греха.

Признание Николая оглушило Анну. Она сидела на старой кухонной табуретке и смотрела на этого сломленного, постаревшего человека, и впервые видела в нём не просто отца своего мужа, а человека с собственной трагедией. Его история, страшная и уродливая, парадоксальным образом дала ей силы.

Она была не одна. Он, её единственный союзник, понимал природу этого зла не понаслышке. Он сам когда-то был этим злом.

Тишина на кухне стала другой. Не давящей, а какой-то общей, разделённой на двоих. Чашки с остывшим чаем стояли на столе, как немые свидетели их ночного разговора.

Но что теперь делать? Голос Анны был тихим, почти беззвучным. У меня осталось меньше двух дней. У него на руках доверенность.

У меня на руках ничего. Только эта бумажка с нулем. Она кивнула на банковскую выписку.

Николай долго молчал, глядя на выцветшую клеёнку на столе. Казалось, он напряжённо что-то вспоминал. Его брови сошлись на переносице.

Глубокие морщины стали ещё глубже. «Подожди», — сказал он вдруг. «Подожди, квартира.

Как вы её оформляли?» Анна не поняла вопроса. «Как обычно. Договор купли-продажи.

На нас двоих, в равных долях. Нет, я не об этом. Кто был первым владельцем? Это ведь не вы её покупали с нуля.

Это был подарок моих родителей на свадьбу. Они купили её для меня ещё до того, как я встретила Алексея. А потом, когда мы поженились, мы переоформили её на нас двоих.

Мама тогда настояла. Сказала, семья должна всё делить поровну. Николай вдруг резко поднял голову.

В его выцветших глазах блеснул огонёк. «Подарок. Точно.

Я вспомнил. Мы были тогда у нотариуса, все вместе. Твои родители, ты, Алексей, я с Еленой.

И юрист твоих родителей, такой седой, в очках». Он тогда что-то говорил про особые условия. Про то, что раз квартира изначально была подарком тебе, то в договоре нужно прописать специальный пункт.

Что-то о том, что при продаже требуется личное согласие обоих. Именно личное. Анна пыталась вспомнить.

Пятнадцать лет назад. Свадьба, суета, эйфория. Она смутно помнила того юриста, друга её отца.

Он действительно что-то долго объяснял, они подписывали кучу бумаг. Она тогда не вникала. Она доверяла родителям, доверяла Алексею.

«Думаете, доверенность может не сработать?» Что он делал на этом акцент? Он говорил твоему отцу, так будет надёжнее. Чтобы никто не мог принять решение за другого. Где у тебя оригиналы документов на квартиру? Дома.

В моём личном сейфе. Алексей не знает кода. Надежда.

Тонкий, робкий лучик надежды пробился сквозь мрак отчаяния. Это было что-то. Шанс.

Призрачный, но шанс. Едем, сказал Николай, решительно поднимаясь из-за стола. Нельзя терять ни минуты.

Они снова ехали через ночной город, но теперь это была не бесцельная гонка отчаяния, а поездка с конкретной целью. Анна вела машину. Крепко вцепившись в руль.

Николай сидел рядом, молчаливый и сосредоточенный. Они вошли в её квартиру, которая теперь казалась враждебной территорией. Анна быстро прошла в кабинет, который служил ей и рабочей зоной…

 

Встроенный в стену небольшой сейф был скрыт за картиной. Она быстро набрала комбинацию, дату рождения своей бабушки. Дверца открылась.

Внутри лежала папка с документами. Свидетельство о браке, её диплом и самое главное — толстый, прошитый договор купли-продажи квартиры.

Она вытащила его. Руки немного дрожали. Куда мы с этим поедем? Спросила она.

Нотариусы ночью не работают. У меня есть один человек, сказал Николай. Не совсем нотариус.

Частный юрист. Старый, толковый мужик. Живёт один, работает из дома.

Иногда помогает моим знакомым пенсионерам с бумагами. Он в законах разбирается получше многих контор. Если что-то есть в этом договоре, он найдёт.

Через 20 минут они уже стояли у двери в обычной хрущёвке. Им открыл невысокий, полный мужчина лет 60, в очках с толстыми линзами и в растянутом свитере. Звали его Василий Петрович.

Он явно не ожидал гостей в такое время, но увидев Николая, молча пропустил их в квартиру, заставленную книжными стеллажами. Анна, волнуясь, протянула ему договор. Василий Петрович, посмотрите, пожалуйста.

Очень срочно. Вопрос жизни и смерти. Юрист надел очки, сел под тусклый торшер и начал читать.

Он читал медленно, внимательно, водя пальцем по строчкам. Анна и Николай стояли над ним, боясь дышать. Прошло минут 10, которые показались вечностью.

Наконец Василий Петрович поднял голову. «Да, Николай, твоя память тебя не подвела», — сказал он, снимая очки. Пункт 7.3.

Продажа, дарение или иное отчуждение указанного объекта недвижимости осуществляется исключительно при наличии личного письменного согласия обоих собственников, заверенного подписью на окончательном договоре купли-продажи. Анна выдохнула. Она чуть не села на пол от облегчения.

Слёзы хлынули из глаз, первые слёзы за этот страшный день. Слёзы облегчения. «Значит, значит его доверенность ничего не стоит?» — спросила она, смахивая их рукой.

«Не совсем так», — осторожно сказал юрист. «Доверенность даёт ему право собирать документы, вести переговоры, даже получать за вас деньги, как там указано. Но вот финальный документ, сам договор, который будут подписывать у нотариуса в день сделки, на нём должна стоять ваша личная подпись.

Без неё сделка будет недействительной. Победа! Это была победа. Алексей не сможет продать квартиру без неё.

Его план рухнул. «Слава Богу!» — прошептала Анна. «Слава Богу, но есть один момент», — нахмурился Василий Петрович.

«Чтобы быть уверенным, мне нужно видеть саму доверенность. Какую именно формулировку они использовали? Вы можете её показать?» Анна посмотрела на Николая. Тот кивнул.

«У меня есть копия. Я заходил к риелтору сегодня днём, под предлогом, что хочу уточнить детали для сына. Сфотографировал на телефон, пока он отвернулся за кофе.

Николай достал свой старенький кнопочный телефон, долго возился с ним и наконец открыл фотографию. Он протянул его юристу. Василий Петрович снова надел очки и поднёс телефон близко к глазам, увеличивая изображение.

Он вглядывался в размытый текст несколько минут. Лицо его становилось всё более серьёзным. «Так, так», — нотариус Соколов Иван Сергеевич, бормотал он себе под нос.

«Всё стандартно, доверяю, продать, получить денежные средства». Он замолчал, увеличив нижнюю часть документа, где стояли подписи и печать. Он долго смотрел на это место.

Потом медленно опустил телефон. Он посмотрел на Анну. Его взгляд был тяжёлым.

Тот лучик надежды, который только что зажёгся в её душе, начал гаснуть под этим взглядом. «Что там?» — с тревогой спросила она. «Девочка моя», — сказал юрист тихо и сочувственно.

«Боюсь, у меня для вас очень плохие новости». Он снова взял договор на квартиру и открыл последнюю страницу, где стояла её подпись пятнадцатилетней давности. Потом снова посмотрел на фотографию доверенности в телефоне.

«Это очень хорошая работа», — сказал он, качая головой. «Очень. Почти идеальная.

Но это не ваша подпись, верно?» Анна похолодела. «Нет, я ничего не подписывала. Вот в этом и проблема.

Это не генеральная доверенность, выданная с вашего устного согласия. Это документ, на котором стоит ваша подпись. Точнее, её искусная подделка.

И эта поддельная подпись заверена печатью и подписью действующего государственного нотариуса». Он повернул к ней телефон. «Посмотрите.

С юридической точки зрения, для всех участников сделки, для риелтора, для покупателя, для регистрационной палаты, это выглядит так, как будто вы лично пришли к нотариусу, предъявили паспорт и расписались в его присутствии. Это не просто доверенность. Это полноценный юридический документ, подтверждающий вашу волю».

Анна смотрела на экран телефона. На эту аккуратную, точную, чужую свою подпись. И на синюю круглую печать рядом с ней.

Её муж не просто обошёл её. Он совершил уголовное преступление. Он подделал её подпись.

Он нашёл нотариуса, который пошёл на должностное преступление и заверил эту фальшивку. Предательство вышло на новый уровень. Оно стало юридически обязывающим, скреплённым государственной печатью.

Синяя печать на экране телефона расплывалась перед глазами Анны. Соколов Иван Сергеевич. Нотариус.

Это имя и эта печать перечёркивали всё. Её последняя надежда, тот самый пункт 7.3 в договоре, рассыпалась в прах. Какая разница, что там написано, если есть другой документ с её поддельной подписью и государственной печатью, который отменяет все предыдущие условия.

Но это же подделка. Голос Анны дрожал. Это преступление.

Можно пойти в полицию. Заявить. Василий Петрович покачал головой с сочувствием. Можно.

И даже нужно. Но поймите, девочка моя, это не быстрый процесс. Вы напишете заявление.

Назначат почерковедческую экспертизу. Это неделя, если не месяцы. А сделка у вас когда? Завтра, глухо ответил Николай.

Сделка завтра в обед. Вот, развёл руками юрист. Завтра в обед ваш муж и покупатель подпишут окончательный договор.

Риелтор и нотариус, который будет проводить сделку, увидят эту доверенность. У них не будет причин сомневаться в её законности. Для них всё будет чисто.

Деньги перейдут на счёт вашего мужа. А вы потом можете годами судиться, доказывая, что вашу подпись подделали. Может, вы и выиграете суд.

Через год. Или два. Но квартира к тому времени уже будет продана, возможно перепродана ещё раз.

Деньги исчезнут. Вы останетесь ни с чем. Слова юриста были безжалостны, но честны.

Он не давал ложных надежд. Он просто обрисовал реальность. И реальность была такова, что Анна оказалась в юридической ловушке, из которой не было быстрого выхода.

Алексей и тот, кто ему помогал, продумали всё до мелочей. А нотариус? Спросил Николай, его голос был напряжённым. Соколов этот.

Он же рискует всем. Лицензией, свободой. Зачем ему это? Деньги, Николай, деньги, вздохнул Василий Петрович.

В нашем мире за деньги можно заставить человека рискнуть чем угодно. Или у него были другие причины. Может, его заставили? Шантаж, угрозы.

Мы этого не знаем. Но факт остаётся фактом. Этот Соколов — ваше самое слабое и одновременно самое сильное звено.

Если бы он признался, что заверил поддельный документ, сделка бы тут же развалилась. Но он не признается. Это для него равносильно явке с повинной.

Они вышли от юриста уже под утро. Небо на востоке начало светлеть. Город просыпался.

Люди спешили на работу, в детские сады, жили своей обычной жизнью. А для Анны эта жизнь кончилась. Она чувствовала себя призраком в чужом мире.

Николай отвёз её домой. Тебе надо поспать хоть пару часов, сказал он, когда они стояли у подъезда. Голова должна быть ясной.

Я не смогу уснуть, ответила Анна. Она смотрела на окна своей квартиры. Теперь это было не просто место преступления, а клетка, из которой её вот-вот выкинут.

Тогда просто полежи. Я подумаю, что можно сделать. Должен же быть какой-то выход.

Николай уехал, а Анна поднялась в пустую квартиру. Она не стала ложиться. Она ходила из комнаты в комнату, как в бреду.

Взяла с полки их свадебный альбом. Открыла. Вот они, счастливые, молодые…

 

Вот её мама, плачет от радости. Вот Мария, подружка невесты, с букетом цветов, улыбается ей. Анна смотрела на эту улыбку и чувствовала, как по спине бежит холодок.

Была ли эта улыбка искренней? Или уже тогда, 15 лет назад, за ней скрывалась чёрная зависть? Она захлопнула альбом. Всё это было ложью. Весь следующий день, четверг, прошёл в тумане.

Это был последний день перед концом. Анна не ела, не пила, только сидела на диване и смотрела в стену. Телефон молчал.

Алексей не звонил. Он был уверен в своей победе. Мама тоже не звонила.

Наверное, всё ещё утешала пострадавшую Марию. Вечером в дверь позвонили. Это был Николай.

Он выглядел уставшим, вымотанным. Прошёл на кухню, тяжело опустился на стул. Я весь день на телефоне сидел, сказал он, вытирая пот со лба.

Звонил старым друзьям. С завода, из райисполкома. У меня там много знакомых было.

Киев у нас большой, но все друг друга через два рукопожатия знают. Я решил навести справки. Про этого нотариуса.

Про Соколова. Анна замерла, ожидая. Сначала ничего не получалось.

Обычный нотариус, своя контора в центре. Работает лет 10. Ничего особенного.

Жалоб вроде не было. Но потом я позвонил одному старому приятелю, Петру. Он сейчас в администрации работает, в отделе кадров.

У него доступ ко всяким базам. Я попросил его посмотреть по-свойски. Сказал, что для дела надо.

Николай сделал паузу, посмотрел на Анну. Соколов Иван Сергеевич, произнёс он медленно, отчётливо. Женат.

Жена Соколова, в девичестве Ковальчук, Наталия Михайловна. Работает старшим администратором в стоматологической клинике «Перлина». У Анны ничего не ёкнуло.

Перлина. Она слышала это название, обычная частная стоматология. И что? Не поняла она.

А то, продолжил Николай, и его голос стал жёстким, что директор этой клиники, её начальница, некая Виктория Владимировна Кравчук, Петр и про неё пробил. И про её сестру. Родную.

Он замолчал, давая Анне самой сложить два и два. Но она всё ещё не понимала. Кравчук? Какое отношение эта женщина имеет к ней? Я не понимаю, прошептала Анна. Мария, сказал Николай.

Твоя сестра. Где она работает? И тут мир Анны рухнул в третий раз за последние двое суток. В «Перлине» выдохнула она.

Она работает в стоматологии Перлина. Регистратором. Да, кивнул Николай.

Она работает регистратором. А её начальница, Виктория Кравчук, родная сестра жены нотариуса Соколова. То есть, проще говоря, нотариус, заверивший поддельную доверенность, это свояк, муж сестры начальницы твоей сестры.

Связь. Вот она. Уродливая, липкая паутина связей.

Это не был случайный, купленный за деньги нотариус. Это не был шантаж со стороны. Это была их собственная, внутренняя, семейная договорённость.

Алексей не стал бы искать кого-то на стороне, рисковать. Он воспользовался готовой сетью. Сетью, которую ему предоставила Мария.

Это не было просто предательством. Это был тщательно спланированный заговор. Мария была не просто любовницей, которая решила сбежать с чужим мужем.

Она была активным соучастником. Она нашла выход на нужного человека через свою работу, через свою начальницу. Она была мозгом этой части операции.

Она использовала свои профессиональные связи, чтобы помочь уничтожить собственную сестру. Осознание этого было страшнее всего, что было до. Это превращало семейную драму в холодный, расчётливый криминальный сговор, где каждый играл свою роль.

И дирижёром, как теперь понимала Анна, была не только жадность Алексея, но и тихая, ядовитая ненависть её собственной сестры. Слова Николая опустились на кухонный стол, как саван. Свояк начальницы сестры.

Паутина, сплетённая так близко, так нагло. Анна сидела, глядя на свои руки, лежащие на столе. Они не дрожали.

Внутри всё выгорело дотла, остался только холодный пепел. Ярость ушла, паника ушла. Осталось только странное, отстранённое любопытство хирурга, изучающего смертельную болезнь.

Она теперь знала врага. Это был не просто жадный муж. Это был тандем.

Алексей — грубая сила, напор, жадность. Мария — тихий яд, расчётливая злоба, закулисные интриги. И этот тандем был гораздо страшнее.

«У нас нет времени», сказала она, и её собственный голос показался ей чужим, твёрдым, как сталь. «Завтра в обед всё будет кончено. Подавать в суд на нотариуса, доказывать его связь с Марией — это месяцы.

У меня нет месяцев. У меня есть 15 часов». Николай смотрел на неё с тревогой.

«Что ты собираешься делать?» Анна подняла на него глаза. В них не было слёз, только ледяная решимость. «Я не могу атаковать их в лоб.

Они слишком хорошо защищены. Их правда сильнее моей. Значит, я должна заставить их атаковать самих себя.

Я должна заставить их говорить». «Они не будут говорить с тобой», — возразил Николай. «После вчерашнего они будут держаться от тебя подальше.

Они не будут говорить с сильной Анной», — ответила она. «Они не будут говорить с Анной-обвинителем. Но может быть они поговорят со сломленной, раздавленной, побеждённой Анной».

«Стой! Какой они хотят меня видеть!» План был безумным. Он родился из пепла её отчаяния, как единственный возможный вариант. Рискованный, опасный, построенный на чистой психологии.

Но она знала свою сестру. Она знала её слабое место. Её тщеславие.

Её потребность чувствовать себя умнее, хитрее, сильнее. «Мне нужно увидеть Марию. Одну», — сказала Анна.

«И мне нужно, чтобы это выглядело как крик о помощи». Она знала, где искать сестру. После работы Мария часто заходила в небольшое кафе недалеко от своей стоматологии.

Пила кофе, листала соцсети. Ждала, пока спадут пробки. Анна поехала туда.

Она не звонила, не предупреждала. Внезапность была частью её плана. Внезапность была частью её плана.

Через полчаса она увидела, как Мария вышла из клиники. В новом пальто, с модной сумочкой. Она выглядела довольной жизнью.

Победительницей. Мария зашла в кафе, села у окна. Заказала капучино и пирожное.

Анна смотрела на неё несколько минут. Изучала. Запоминала эту самоуверенную позу, эту расслабленную улыбку.

Потом она вышла из машины. Перед тем как войти, она посмотрела на своё отражение в тёмном стекле витрины. Она заставила себя сутулиться.

Расслабила мышцы лица, позволив отчаянию, которое она так долго сдерживала, проступить наружу. Она провела рукой по волосам, чтобы они выглядели растрёпанными. Она превращала себя в ту самую параноидальную женщину, которую её вчера назвал Алексей.

Она толкнула дверь кафе. Звякнул колокольчик. Мария подняла голову от телефона и увидела её.

Улыбка на её лице тут же исчезла. Она напряглась, готовая к обороне. Анна медленно подошла к её столику…

 

Она не стала садиться. Просто стояла, глядя на сестру сверху вниз. «Что тебе нужно?» — холодно спросила Мария, оглядываясь по сторонам.

Анна молчала секунду, давая напряжению нарасти. Потом она заговорила. Голос был тихим, надтреснутым, полным безнадёжности.

«Все кончено, Мария». Она произнесла эти слова так, что в них не было ни капли обвинения. Только констатация факта.

Мария смотрела на неё настороженно. Она не понимала, к чему это клонит. «Я была у юриста», — продолжала Анна тем же пустым голосом.

Он посмотрел все документы. Договор. Ту доверенность.

Она запнулась на последнем слове, как будто ей было больно его произносить. Он сказал, что «Я ничего не могу сделать». Ничего.

Подпись заверена нотариусом. Сделка законна. Завтра я останусь на улице.

Без копейки денег. Она смотрела на сестру, и в её глазах стояла мольба. Не о помощи.

О понимании. Мария расслабилась. На её лице проступило плохо скрываемое торжество.

Она откинулась на спинку стула. Она видела перед собой именно то, что хотела видеть, свою старшую сестру, всегда такую правильную, такую сильную, теперь полностью раздавленную и побеждённую. «Ну, сочувствую», — сказала она с фальшивым сочувствием.

«Значит, таков твой удел», — юрист сказал. Анна сделала паузу, как бы собираясь с силами. Он сказал, что есть только один единственный шанс.

Призрачный. Если бы нотариус сам признался, что его заставили. Что он подписал бумагу под давлением.

Если бы он мог доказать, что его шантажировали. Тогда сделку можно было бы остановить. Анна подняла на сестру глаза, полные отчаянной, иррациональной надежды.

Она смотрела на неё, как утопающий смотрит на проплывающий мимо корабль. «Ты, ты ведь его знаешь, да?» — прошептала она. — Этого нотариуса, Соколова.

Он же как-то связан с твоей работой. Ты бы не могла знать, как на него можно было надавить. Может, у него есть какие-то проблемы.

Долги? Что-то, за что его можно было зацепить. Это был ключевой момент. Она не обвиняла.

Она просила о помощи. Она апеллировала к осведомлённости Марии, к её связям. Она делала вид, что верит в её невиновность и просто ищет лазейку.

И Мария клюнула. Она посмотрела на свою сломленную сестру. И её тщеславие, её желание похвастаться своим умом и своей хитростью, взяло верх над осторожностью.

Она хотела не просто победить. Она хотела, чтобы её победу признали. Чтобы Анна поняла, кто на самом деле был кукловодом в этой игре.

Она усмехнулась. Наклонилась вперёд через стол, понизив голос до заговорщического шёпота. «Наивная моя сестричка», — сказала она с насмешкой.

— Ты до сих пор ничего не поняла. Думаешь, Алексей сам всё это придумал? Он сильный. Но у него не хватает мозгов на такие тонкие вещи.

Анна молча смотрела на неё, широко раскрыв глаза. Она изображала потрясение. Этот ваш Соколов, — продолжала Мария, упиваясь своей властью, своим знанием.

— У него есть маленькая слабость. Он играет. Не в казино, конечно.

На подпольных ставках. Проигрывает много. Я это узнала случайно, от одной нашей клиентки, чей муж с ним в одной конторе крутился.

И я поняла, что это наш шанс. Она сделала глоток своего капучино, смакуя момент. Люди с долгами готовы на многое, чтобы решить свои проблемы.

Он уже давно помогал нужным людям ускорять оформление документов. За наличные, конечно. Мимо кассы.

Анна слушала, и кровь стыла у неё в жилах. Она видела перед собой не свою младшую сестрёнку, а холодного, расчётливого монстра. — Но как, как ты его заставила? — прошептала она.

Это был главный вопрос. Мария улыбнулась. Улыбка её была жестокой и самодовольной.

Я попросила одного знакомого. За небольшую услугу. Он проследил за Соколовым.

И в один прекрасный вечер сфотографировал его в тёмном переулке за одним бизнес-центром. Как раз в тот момент, когда наш нотариус принимал толстый конверт с деньгами от очередного клиента. Фотография получилась отличная.

Очень чёткая. Она снова откинулась на спинку стула, её глаза блестели. Я пришла к нему в контору.

Одна. Показала ему эту фотографию. И негатив.

Объяснила, что если он не поможет нам с одной маленькой формальностью, то эти фото попадут не только в полицию, но и в нотариальную палату. И его карьере, а может и свободе, придёт конец. Он побледнел, затрясся.

Но всё понял. И подписал твою доверенность, не задавая лишних вопросов. Она закончила свой рассказ и посмотрела на Анну с презрением и триумфом.

Некоторые люди так легко ломаются, сказала она, и в её голосе звенело чистое, незамутнённое зло. Просто нужно знать, куда давить. Совсем как ты.

В этот момент Анна поняла. Мария была не просто соучастницей. Она была шантажисткой.

Она была архитектором этого мошенничества. Она нашла слабое место, собрала компромат и хладнокровно использовала его. У неё в руках была не просто устная угроза, а физическое доказательство, фотография и негатив, которые держали нотариуса на коротком поводке.

И она только что во всём этом призналась. Слова Марии повисли в воздухе кафе, смешиваясь с запахом кофе и ванили. Некоторые люди так легко ломаются.

Совсем как ты. Она сказала это и отпила свой капучино, глядя на Анну поверх чашки. Взгляд победителя.

Анна стояла как громом поражённая. Но это был лишь фасад. Внутри у неё всё гудело от напряжения.

Она сделала то, что должна была сделать. Она заставила сестру признаться. Она не просто услышала это, она записала.

Телефон, который она держала в кармане пальто, был включён на диктофон с того самого момента, как она вошла в кафе. Эта запись была её единственным оружием. Слабым, возможно незаконным, но единственным.

Она развернулась, не сказав больше ни слова, и пошла к выходу. Она чувствовала на своей спине торжествующий взгляд сестры. Пусть смотрит.

Пусть наслаждается своей победой. Пока. Выйдя на улицу, она сделала несколько шагов и прислонилась к стене дома.

Ноги подкашивались. Не от слабости. От осознания.

Она только что посмотрела в лицо чистому, незамутнённому злу. И у этого зла было лицо её родной сестры. Шантаж.

Фотография. Негатив. Это была не просто семейная ссора из-за мужчины и денег.

Это была продуманная криминальная операция. Она села в машину. Руки дрожали так, что она не сразу смогла вставить ключ в замок зажигания…

 

Она нажала на телефоне кнопку «Стоп». Сохранила файл под ничего не значащим названием «Рецепт пирога». Глупо, но первая мысль, которая пришла в голову.

Она сразу поехала к Николаю. Он был единственным, кто мог её понять. Кто мог помочь ей решить, что делать дальше.

Он ждал её. Когда она вошла, он сразу понял по её лицу, что что-то произошло. «Ты говорила с ней?» — спросил он.

Анна молча кивнула. Она достала телефон и включила запись. Они сидели на старой кухне Николая и слушали.

Слушали спокойный, уверенный голос Марии, которая с упоением рассказывала, как она нашла компромат на нотариуса, как угрожала ему. Как заставила его пойти на преступление. Когда запись закончилась, Николай долго молчал.

Он сидел, низко опустив голову, и смотрел на свои руки. «Мразь!» — наконец выдохнул он. Негромко.

С тихой, концентрированной ненавистью. «Они оба мрази. Что мне теперь делать с этим?» — спросила Анна.

«Идти в полицию». Но запись сделана незаконно. Её могут не принять.

И даже если примут, это всё равно займёт время. А у меня его нет. Николай поднял голову.

Его взгляд был тяжёлым. «Ты права. Времени нет.

Но запись — это доказательство. Теперь все знаем их слабое место. Нотариус. Он боится.

Но он боится Марию больше, чем нас. У неё на него есть реальный компромат. А у нас — только слова.

Но есть кое-что ещё». Он встал и начал ходить по маленькой кухне. Туда-сюда.

Как зверь в клетке. Я всё думал, кому они продают квартиру так срочно. Рассуждал он вслух.

Наличные. Срочность. Никаких проверок.

Обычно так не бывает. Обычные люди, которые покупают жильё для себя, сто раз всё проверят. Юристов наймут.

А тут всё слишком гладко. Слишком быстро. Он остановился и посмотрел на Анну.

Алексей с Марией пошли на серьёзное преступление. Шантаж, подделка документов. Это не просто так.

Это значит, что покупатель не должен был задавать лишних вопросов. Ему нужна была быстрая, чистая сделка, пусть и с небольшим душком. И он должен был быть таким человеком, который не боится этого душка.

Мысли Николая работали в том же направлении, что и её собственная. Она тоже чувствовала, что в этой истории есть ещё один невидимый игрок. «Ты знаешь имя покупателя?» — спросила она.

Риелтор не сказал. Сказал только, что человек серьёзный, с деньгами. «Но у меня есть тот самый предварительный договор, копию которого я сфотографировал.

Там должна быть фамилия». Он снова достал свой телефон. Начал увеличивать фотографию, вглядываясь в строчки.

«Так, договор, Петров Алексей, и покупатель, гражданин Сидоренко, Арсен Борисович. Фамилия была совершенно незнакомой. Обычная, ни о чём не говорящая фамилия.

Сидоренко, — повторила Анна. — Я не знаю такого. — И я не знаю, — нахмурился Николай.

— Но это не значит, что его никто не знает. — Подожди. Он снова взял свой телефон, но на этот раз открыл записную книжку.

Нашёл тот самый номер своего приятеля из администрации, Петра. Алло, Петр. Это я, Николай.

Не спишь ещё? Извини, что поздно. У меня к тебе ещё одна просьба. Последняя, честное слово.

Пробей мне одного человечка. Сидоренко Арсен Борисович. Год рождения.

Тут указан 78-й. Просто посмотри, что на нём числится. Какое имущество? Есть ли бизнес? Очень надо.

Да, я подожду». Николай включил громкую связь. В трубке были слышны щелчки клавиатуры.

Анна сидела, затаив дыхание. Каждая секунда ожидания казалась вечностью. «Николай, тут странное дело», — раздался наконец голос Петра.

— На этом твоём Сидоренко нет ничего. Абсолютно. Ни квартиры, ни машины, ни дачи.

Прописан в какой-то общаге на окраине. Официально нигде не работает. Официально — бич.

Таких используют как подставных лиц. Сердце Анны ухнуло. Подставное лицо.

Фронтмен. Значит, настоящий покупатель скрывался за этой ничего не значащей фамилией. — Петр, а ты можешь копнуть глубже? — попросил Николай.

Может он где-то проходил по каким-то делам? Может доверенности на кого-то выписывал? Сейчас посмотрю, снова защёлкала клавиатура. Так, ага, вот. Есть кое-что.

Год назад он выписывал генеральную доверенность на ведение всех дел и представление интересов на имя некоего Воробья Игоря Михайловича. Николай замер. Анна видела, как его лицо изменилось.

Он побледнел. — Воробей? — переспросил он одними губами. — Он самый, — подтвердил Петр в трубке.

Воробей Игорь Михайлович. Известный в определённых кругах как Воробей. Наш местный бизнесмен.

Специализируется на недвижимости. Отжимает, перекупает за копейки проблемные активы. У него целая команда юристов и, ну ты понимаешь, ребят крепкого телосложения.

Если это его человек, то дела у твоего знакомого плохи. С Воробьём лучше не связываться. Он из тех, кто своего не упустит.

Николай поблагодарил приятеля и отключил телефон. Он сел на стул и обхватил голову руками. — Господи, какой же он идиот! — прошептал он. — Воробей, кто это? — спросила Анна.

Хотя по реакции Николая уже догадывалась, что это не сулит ничего хорошего. — Это местный бандит, — глухо сказал Николай, не поднимая головы. В девяностые он рэкетом занимался.

Потом легализовался. Стал предпринимателем. Но методы остались те же.

Он скупает квартиры с долгами, с проблемными собственниками, с юридическими заморочками. Скупает за полцены, используя подставных лиц вроде этого Сидоренко. А потом его юристы и его мордовороты делают так, что все проблемы решаются.

Людей выселяют, документы теряются или находятся. Он не тот человек, которого можно напугать судом или полицией. Он сам для многих — суд и полиция.

До Анны начал доходить весь ужас ситуации. Её муж, её Алексей, в своей жалкой попытке украсть у неё квартиру и сбежать, связался не просто с мошенниками. Он продал их дом, их жизнь, представителю криминального мира.

Ставки в этой игре резко выросли. Это была больше не семейная драма о предательстве. Это была опасная игра с организованной преступностью.

И они с Николаем, со своей жалкой аудиозаписью и знанием правды, оказались прямо на линии огня. Между её мужем-предателем и разъярённым бандитом, который не потерпит, если его лишат законной, как он считал, добычи. Имя Воробей эхом отдавалось в маленькой кухне Николая.

Оно несло с собой холод, липкий страх, ощущение настоящей, физической опасности. Анна почувствовала, как по спине пробежали мурашки. До этого момента она боролась с предательством, с ложью, с семейной подлостью.

Это было больно, унизительно, но всё же находилось в рамках понятного ей мира. Теперь же она стояла на пороге другого мира. Мира, где споры решали не в судах, а в тёмных переулках.

Мира, где люди вроде Воробья не считались законом, потому что сами были законом. «Что же нам делать?» — прошептала она. Её голос дрожал.

«Если мы попытаемся остановить сделку, этот Воробей, он же придёт за нами». Николай поднял голову от стола. Его лицо было серым, но в глазах горела упрямая решимость.

«Он придёт за Алексеем», — твёрдо сказал он. «Это его долг. Его сделка…

 

Но ты права. Просто так сорвать продажу значит подставить себя под удар. Этот человек не будет разбираться, кто прав, кто виноват.

Он просто придёт забрать своё. Он снова заходил по кухне. Но есть один вопрос.

Почему Алексей выбрал именно его? Да, срочность. Да, наличные. Но в городе есть и другие люди, готовые на быструю сделку.

Почему именно Воробей? Связаться с ним — это как сунуть голову в пасть льву. Алексей не настолько глуп. Он должен был понимать, на что идёт.

Николай остановился и посмотрел на Анну. Должна быть причина. Что-то, что связывает Алексея и этого бандита.

Что-то большее, чем просто продажа квартиры. Может, долг? Может, Алексей был должен ему денег, и продажа квартиры — это способ расплатиться? Эта мысль казалась логичной. Она объясняла и спешку, и выбор покупателя, и отчаянную готовность Алексея пойти на всё, включая уголовное преступление.

Он не просто убегал к новой жизни. Он спасал свою шкуру. Но откуда у него долги? Анна пыталась осмыслить это.

Да, в последнее время у него были проблемы на работе, но не до такой же степени. Чтобы занимать у бандитов. Мы многого о нём не знаем, Анна, горько сказал Николай. Мы оба.

Мы видели только тот фасад, который он нам показывал. А что было за ним, он подошёл к ней и положил свою тяжёлую руку ей на плечо. Нам нужно вернуться в квартиру.

Прямо сейчас. Он ушёл, забрав один чемодан. Но он мог что-то оставить.

Что-то, что он собирался забрать позже. Какую-нибудь мелочь, записку, документ. Он торопился.

Мог что-то упустить. Нам нужно обыскать всё. Каждый угол.

Мы должны понять, что на самом деле происходит, прежде чем делать следующий шаг. Идея вернуться в ту квартиру, которая стала для неё местом пытки, была неприятной. Но Анна понимала, что Николай прав.

Они действовали вслепую. Им нужна была любая информация, любая зацепка. Они приехали к её дому, когда часы показывали почти полночь.

Последние часы перед казнью. Поднялись в тишине. Квартира встретила их звенящей пустотой и невыключенным светом в спальне.

«Начнём с его вещей», — сказал Николай. «Его стол, его сторона шкафа. Ищи всё, что кажется странным.

Любую бумажку». Они начали обыск. Это было странное, омерзительное чувство.

Рыться в вещах человека, с которым ты прожил 15 лет, как вор. Анна открывала ящики его стола. Квитанции, старые визитки, какие-то инструкции к технике.

Ничего. Она проверяла карманы его пиджаков, которые он оставил висеть в шкафу. Пусто.

Николай методично просматривал полки с книгами, пролистывая каждую. Анна подошла к той части шкафа, где висела его зимняя одежда. Старые куртки, пальто.

Вещи, которые он не носил годами. Она начала машинально проверять карманы. И вдруг её пальцы нащупали что-то в подкладке старой, тяжёлой зимней куртки.

Подкладка в одном месте была прорвана, и внутри, между тканью и утеплителем, что-то было. Она осторожно запустила туда пальцы и вытащила сложенный в четверо, сильно помятый листок бумаги. Это была неофициальная бумага.

Просто лист, вырванный из блокнота в клетку. Она развернула его. На листке было всего несколько слов, написанных от руки неровным, размашистым почерком.

«Продажа — это твой последний шанс. После этого я забираю долг с твоей сестрички». Анна читала эту фразу снова и снова.

Холод расползался по её телу. «Забираю долг с твоей сестрички». С Марии.

Значит, долг был. И Мария была не просто соучастницей. Она была залогом.

Гарантией возврата этого долга. Весь пазл сложился в одну уродливую картину. Алексей влез в долги к Воробью.

Возможно, из-за тех самых азартных игр, о которых говорила Мария. Он не смог расплатиться. И тогда в качестве гарантии он предложил свою любовницу.

Сестру своей жены. А теперь, чтобы спасти её и себя, он должен был отдать Воробью квартиру. Это была не бегство в рай.

Это была отчаянная попытка выбраться из ада, в который он сам себя загнал. И в этот самый момент, когда она стояла посреди спальни, жимая в руке эту страшную записку, она услышала звук. Звук ключа в замочной скважине.

Сердце у неё оборвалось и рухнуло вниз. Он вернулся. Алексей.

Николай, который был в другом конце комнаты, замер и посмотрел на неё испуганными глазами. Анна действовала инстинктивно. Она скомкала записку и сунула её глубоко в карман своих джинсов.

Входная дверь хлопнула. Послышались быстрые нервные шаги в коридоре. Он ворвался в спальню.

Он был как взъерошенный, загнанный зверь. Его глаза дико блестели, волосы были растрёпаны. Он не сразу заметил их.

Он бросился к шкафу, к той самой секции с зимней одеждой, которую она только что обыскивала. Где она? Где она, чёрт возьми? Бормотал он себе под нос, лихорадочно шаря по карманам курток, по полкам. Он вытряхивал вещи, бросал их на пол.

Он был в панике. Он что-то искал. Что-то жизненно важное.

Ту самую записку, которую она держала в своём кармане. И тут его взгляд метнулся по комнате. Он увидел Николая, застывшего у книжных полок.

А потом его дикие, полные паники глаза встретились с её глазами. Время остановилось. Он смотрел на неё.

И в его взгляде не было ни злости, ни ненависти. Только чистый, животный ужас. Ужас загнанного в угол животного, которое вдруг обнаружило, что в его клетке есть кто-то ещё.

И этот кто-то — она. Его жена, которую он предал и обокрал. И теперь она знала.

Она знала всё. Тишина в спальне звенела. Они стояли друг напротив друга.

Анна, сжимающая в кармане записку-приговор, и её муж Алексей с выражением загнанного зверя на лице. Николай молча стоял у стены, как тень. «Что вы здесь делаете?» Наконец выдавил из себя Алексей.

Его голос был хриплым. Он смотрел то на Анну, то на отца, пытаясь понять, что им известно. «То же, что и ты, видимо», спокойно ответила Анна, хотя сердце её колотилось так, что казалось, он должен его слышать.

«Ищем то, что ты так небрежно оставил». Она видела, как его взгляд метнулся к её карману. Он понял.

Он понял, что она нашла записку. Паника в его глазах сменилась тупой, безысходной яростью. «Не ваше дело!» — выкрикнул он.

«Убирайтесь из моего дома». «Это пока ещё и мой дом», — Алексей, также спокойно сказала Анна. «До завтрашнего обеда».

Это его взбесило. Он сделал шаг к ней, но Николай тут же шагнул вперёд, заслоняя её собой. «Не тронь её», — сказал он тихо.

Но в его голосе была такая стальная угроза, что Алексей остановился. Он посмотрел на отца, и в его взгляде была смесь ненависти и страха. «И ты здесь», — прошипел он.

«Всегда суешь свой нос не в своё дело. Всегда всё портишь». «Я пытаюсь спасти то, что ещё можно спасти, сын», — устало ответил Николай…

 

«Но кажется, уже поздно. Ты залез в такую яму, из которой сам не выберешься. Воробей — это не тот человек, с которым шутят».

При упоминании этого имени Алексей вздрогнул. Он понял, что они знают всё. Или почти всё.

Он больше не стал спорить. Не стал угрожать. Он просто развернулся, как побитая собака, и выбежал из квартиры, со всей силы хлопнув дверью.

Анна выдохнула. Она достала из кармана скомканную записку. Разгладила её.

«Теперь все ясно», — сказала она. «Он не просто мошенник. Он ещё и трус.

Он подставил под удар мою сестру, чтобы спасти свою шкуру». «Они стоят друг друга», — мрачно сказал Николай. «Но это меняет дело.

Теперь все знаем, что им движет. Не жадность. А страх.

Он боится Воробья больше, чем полицию, чем суд, чем нас с тобой. И этот страх заставляет его идти до конца». Они сидели на кухне, и рассвет уже пробивался сквозь жалюзи.

Последний рассвет в этой квартире. Казалось, все пути были отрезаны. Идти к Воробью и рассказывать ему про обман было самоубийством.

Идти в полицию — бесполезно и долго. Давить на Алексея — бессмысленно, он был всего лишь пешкой, загнанной в угол. «Что же делать?» — прошептала Анна, обхватив голову руками.

«Выхода нет». Николай молчал, глядя на фотографию своей покойной жены Елены, которая висела у него в квартире, и теперь стояла у него перед мысленным взором. Он думал о ней.

О том, как она остановила его 30 лет назад. Она не кричала, не угрожала. Она просто показала ему, что знает.

И этого хватило. Она была тихой, но очень сильной. И дотошной.

До педантичности. «Елена», — сказал он вдруг вслух. «Твоя свекровь».

Она была очень методичным человеком. Она всё записывала. Все счета, все расходы.

У неё на всё были свои тетрадки. Она ничего не выбрасывала. Анна не понимала, к чему он клонит.

После её смерти я почти ничего не трогал в её вещах. Особенно на даче. Дача была её миром.

Она проводила там всё лето. Может быть, может быть она что-то оставила? Эта мысль показалась Анне странной. Что могла оставить женщина, умершая почти год назад? Она ведь знала, какой у неё сын, — продолжал Николай, будто говоря сам с собой.

Она видела его насквозь. Так же, как когда-то видела меня. Она не могла не заметить, что с ним что-то происходит.

Что он идёт по моим стопам. Идея была слабой, почти безумной. Но это было хоть что-то.

Единственная ниточка в полной темноте. «Поехали на дачу», — сказал Николай, решительно вставая. «Сейчас».

Дача находилась в часе езды от Киева. Старый, но ухоженный домик, окружённый яблонями и грядками. Елена обожала это место.

Она знала здесь каждый куст, каждый цветок. Они вошли в дом. Он был холодным, пахнущим сухими травами и пылью.

Всё было на своих местах, так, как оставила хозяйка. Стопки старых журналов, баночки с вареньем в погребе, её вышивка на кресле. Они начали поиски.

Методично, комната за комнатой. Они не знали, что ищут. Просто перебирали вещи, заглядывали в шкафы, в коробки.

Она вела дневник, — сказал Николай, открывая ящик старого комода. Вот он. Он достал толстую тетрадь в коричневом переплёте.

Анна знала этот дневник. Елена вела его много лет. Но там были в основном записи о саде, о погоде, о внуках подруг.

Ничего личного. Они быстро пролистали его. Последняя запись была сделана за неделю до её смерти.

Она радовалась, что расцвели её любимые пионы. Они уже почти отчаялись. Обыскали весь дом.

Ничего. Может, это была глупая затея, — сказала Анна, садясь на старый диван. — Мы просто теряем время.

Николай стоял посреди комнаты и оглядывался. Его взгляд остановился на старом письменном столе Елены. Массивный, дубовый, с множеством маленьких ящичков.

Она всё прятала, пробормотал он. После той истории со мной она перестала доверять людям. Даже мне.

Она прятала всё самое важное. Он подошёл к столу и начал выдвигать ящики один за другим. Все они были пусты или забиты всяким хламом, старыми счетами, высохшими ручками, скрепками.

Он выдвинул последний, нижний ящик. Он тоже был пуст. Николай уже хотел его задвинуть, но что-то его остановило.

Он провёл рукой по дну ящика, а потом засунул руку глубже и провёл по его нижней, внешней стороне. — Есть, — сказал он тихо. Его пальцы нащупали что-то, приклеенное скотчем к днищу ящика.

Он вытащил ящик полностью, перевернул его. Снизу к шершавой фанере была приклеена маленькая записная книжка. Не толстая тетрадь, как дневник, а небольшой блокнот в твёрдом чёрном переплёте.

Анна подошла ближе. Николай осторожно отклеил скотч и взял блокнот в руки. Он открыл первую страницу.

Это был не дневник. Это был бухгалтерский гроссбух в миниатюре. Аккуратным, убористым почерком Елены были расписаны даты и суммы.

Это — Николай вглядывался в записи. Это мои долги. Тридцатилетней давности.

Она всё записала. Каждую копейку, которую я у неё брал и не отдавал. Каждую сумму, которую я тратил на ту женщину.

Он быстро пролистал несколько страниц. Его лицо было бледным. Он как будто заново переживал свой позор.

А потом он остановился. Он дошёл до середины блокнота. И почерк, и содержание записей изменились.

Даты были свежими. Прошлый год. Позапрошлый.

15 марта. Алексей проиграл 50 тысяч. Звонил, просил в долг.

Я отказала. 2 апреля. Встречался с Воробьём в кафе «Берёзка».

Был с ним ещё один, не знаю кто. Говорили о ставках. 10 апреля.

Снова встреча с Воробьём. В машине у рынка. Алексей был бледный.

Отдал ему какой-то пакет. Анна смотрела на эти строчки, и у неё перехватывало дыхание. Елена всё знала.

Она не просто догадывалась. Она знала и про долги. И про азартные игры, и про связь её сына с Воробьём.

Она следила за ним. Она документировала каждый его шаг так же методично и безжалостно, как когда-то документировала грехи его отца. Она знала, что её сын стал таким же, как её муж. И она готовилась. Этот блокнот был её оружием. Её компроматом.

Она знала, что её сын стал таким же, как её муж. И она, наученная горьким опытом, собирала доказательства. Она умерла, но её маленький чёрный блокнот остался.

Как бомба замедленного действия. Ждущая своего часа. Николай медленно листал последние страницы чёрного блокнота.

Руки его дрожали. Он смотрел на аккуратный, безэмоциональный почерк своей покойной жены, и казалось, она стоит здесь, рядом с ними, в холодном дачном домике. Её тихий голос звучал в каждой строчке…

 

Анна заглядывала ему через плечо. Записи становились всё более тревожными. Даты, суммы, имена.

Елена не просто фиксировала. Она проводила расследования. Были записи о телефонных звонках Алексея, которые она, видимо, подслушивала.

О его встречах, о которых он сам ей проговаривался. Она собирала информацию по крупицам, складывая в общую картину. Картину падения собственного сына.

25 мая. Говорил с Марией по телефону. Думал, я сплю.

Смеялись. Планировали поездку в Черногорию. Назвал её «Моя королева».

А Анну — «Эта курица». Боже, дай мне сил! При этих словах у Анны потемнело в глазах. Она прислонилась к стене, чтобы не упасть.

«Эта курица». Так он называл её за её спиной. Готовя ей нож в эту самую спину.

Николай дошёл до последней исписанной страницы. Он замер. Анна видела, как напряглась его спина.

«Что там?» Тихо спросила она. Он не ответил. Он просто протянул ей блокнот.

Последняя запись. Она отличалась от всех предыдущих. Это была не просто констатация факта.

Это был план. План отчаянной защиты. Почерк был тот же, но буквы казались более крупными, более решительными.

12 июня. Разговаривала с Валей из городского архива. «Моя старая подруга».

Спросила её про наш дом на Шевченко. Просто так, из любопытства. Валя проверила старые карты.

То место, где стоит наш дом, раньше было частью усадьбы купца Филипенко. В 70-х годах его признали историческим памятником местного значения. Строить там было нельзя.

А потом, прямо перед началом строительства нашего дома в 80-х, этот статус с него таинственным образом сняли. За одну ночь. По подложным документам о ветхости и отсутствии исторической ценности.

Анна читала. И её сердце начинало биться всё быстрее. Она не до конца понимала, что это значит, но чувствовала, что это важно.

Запись продолжалась. Валя говорит, что это было грязное дело. Кто-то из партийной верхушки пробил разрешение на строительство для своих.

Она сказала, что видела оригинальный файл. Тот, где земля ещё имеет охранный статус. И он до сих пор лежит в архиве.

В дальнем хранилище. Его просто забыли уничтожить. И в самом конце последняя фраза, обведённая в рамку.

Подруга хранит оригинал. Доказательство незаконного снятия с охраны. Это может аннулировать разрешение на строительство всего дома.

Анна дочитала и подняла глаза на Николая. Он смотрел на неё. В его глазах было потрясение и восхищение.

«Я не понимаю», прошептала Анна. «Что это значит?» «Это значит, — медленно произнёс Николай, и в его голосе звучал трепет, что «Моя жена, твоя свекровь, была гением». Она не просто наблюдала.

Она не просто собирала компромат на сына. Она готовила оружие. Оружие последнего шанса.

Он взял у неё блокнот и снова посмотрел на последнюю запись. Она нашла способ защитить свой дом. Свой мир.

Она нашла юридическую бомбу. Если земля под нашим домом была выделена под строительство незаконно, то и само строительство было незаконным. А это значит, что все разрешения, выданные на дом, могут быть признаны недействительными.

До Анны начал доходить масштаб этого открытия. То есть, начала она. То есть ни одна сделка по продаже квартиры в этом доме не может быть законной, — закончил за неё Николай.

Пока этот вопрос не будет решён. Любой суд, увидев такие документы, немедленно наложит арест на все регистрационные действия. На все квартиры в доме.

Они стояли в тишине посреди холодного дачного домика. И оба понимали, что произошло.

Елена, тихая, забитая женщина, пережившая предательство мужа и видевшая, как её сын идёт по тому же пути, подготовила план выжженной земли. Она нашла способ не просто остановить продажу своей квартиры. Она нашла способ парализовать весь дом.

Она была готова обрушить весь карточный домик, чтобы спасти свой маленький уголок. Она говорила, если этот дом не будет моим, он не будет ничьим. Это была месть.

Месть мужу за его прошлое предательство. Месть сыну за его настоящее. Месть всему миру, который причинил ей столько боли.

«Она оставила нам это», — сказал Николай, бережно закрывая чёрный блокнот. Это её последнее слово. У Анны в руках теперь была не просто аудиозапись с признанием сестры.

И не просто записка с угрозами от бандита. У неё в руках была ядерная кнопка. Документ, который мог остановить всё.

Не просто задержать. А полностью уничтожить саму возможность этой сделки. Вопрос был в другом.

Успеют ли они нажать на эту кнопку? И хватит ли у них смелости нажать на неё, зная, что взрывной волной может задеть не только Алексея и Марию. Но и десятки других, ни в чём не повинных людей, живущих в этом доме. Но сейчас, за несколько часов до сделки, это был их единственный реальный шанс.

Не просто отбиться, а нанести сокрушительный удар. Удар, который подготовила женщина, давно ушедшая из этого мира, но так и не простившая его. Они ехали с дачи, когда город уже погрузился в предрассветную серую дымку.

Последняя ночь перед сделкой подходила к концу. У Анны на коленях лежал чёрный блокнот Елены. Он казался тяжёлым, как слиток свинца.

Это было страшное оружие. Но как им воспользоваться? Что мы будем делать? Спросила Анна, нарушив тишину в машине. Прийти завтра на сделку и заявить, что весь дом построен незаконно.

Нас примут за сумасшедших. Нам никто не поверит без документов. Нужно найти эту подругу.

Валентину, сказал Николай. Нужно получить от неё тот файл. Но сегодня пятница…

 

Архивы откроются только в девять. Сделка в двенадцать. У нас будет всего три часа, чтобы найти её, убедить помочь и подать заявление в суд или прокуратуру о наложении ареста.

Это почти невозможно. Он был прав. Времени не было.

Любой юридический манёвр требовал времени, которого у них не осталось. Они могли проиграть эту гонку на несколько минут. Машина въехала в город.

Анна смотрела на просыпающиеся улицы. И вдруг её охватило странное и рациональное желание. Желание сделать ещё одну, последнюю попытку.

Не юридическую. Человеческую. В её голове стоял образ матери.

Её гнев, её слепая защита Марии. Но ведь она не видела доказательств. Она слышала только крики одной дочери и спокойные, ядовитые слова зятя.

Что, если показать ей всё? Не просто рассказать, а показать. Фотографию доверенности. Аудиозапись с признанием Марии.

Блокнот Елены. Может быть, увидев всё это, она прозреет? Может быть, материнское сердце не сможет выдержать вида таких неопровержимых улик? Это была отчаянная, почти глупая надежда. Но Анна цеплялась за неё как за соломинку.

Она не хотела верить, что её собственная мать способна сознательно пойти на такую подлость. Она просто обманула, ввела в заблуждение. «Мне нужно к маме», сказала она Николаю.

Он посмотрел на неё с удивлением. «Анна, зачем?» После того, что было, она моя мать. Она должна знать правду.

Всю правду. Я должна дать ей последний шанс. Перед тем как, как всё рухнет.

Николай не стал спорить. Он, наверное, понял, что ей это было нужно. Чтобы потом не корить себя.

Чтобы закрыть эту дверь раз и навсегда. Они подъехали к дому матери рано утром. Было около семи.

Николай остался в машине. «Я буду здесь», сказал он. «Если что, звони».

Анна взяла с собой только самое необходимое — телефон с фотографией доверенности и аудиозаписью. И чёрный блокнот Елены. Она поднялась на этаж.

Сердце колотилось. Она не знала, что её ждет за этой дверью. Она позвонила.

Через минуту дверь открыла мама. Ольга была в домашнем халате, с заспанным, уставшим лицом. Увидев Анну, она нахмурилась.

«Что тебе ещё нужно?», спросила она холодно. «Тебе мало было вчерашнего?» Довела сестру до истерики. «Мама, мне нужно с тобой поговорить», спокойно сказала Анна.

«Пожалуйста». «Пять минут. Это очень важно».

Она прошла в квартиру, не дожидаясь приглашения. Прошла на кухню и села за стол. Мать неохотно последовала за ней.

«Я не буду кричать, мама. Я не буду обвинять. Я просто хочу, чтобы ты кое-что увидела.

И услышала. А потом ты сама сделаешь выводы». Анна положила на стол телефон.

Сначала она открыла фотографию доверенности. «Посмотри. Это доверенность, по которой Алексей продаёт нашу квартиру.

Видишь подпись?» «Это не моя подпись, мама. Это подделка. Я никогда этого не подписывала».

Мать взяла телефон. Поднесла близко к глазам. Её лицо было напряжённым.

Но здесь же печать нотариуса, пробормотала она. «Да. А теперь послушай, как эта печать здесь появилась».

Анна включила аудиозапись своего разговора с Марией. Из динамика полился весёлый, самодовольный голос её младшей дочери, которая с упоением рассказывала, как она шантажировала нотариуса, как угрожала ему фотографией. По мере того, как звучала запись, лицо Ольги менялось.

Оно становилось бледным, потом серым. Она опустилась на стул напротив Анны, её руки безвольно лежали на коленях. Она слушала, и в её глазах стоял ужас.

Она слышала правду. И эта правда была чудовищной. Когда запись кончилась, в кухне повисла звенящая тишина.

«Это, это неправда», — прошептала Ольга, но в её голосе не было уверенности. «Это какой-то монтаж, ты. Это не монтаж, мама», — тихо сказала Анна.

«А вот это — не выдумка». Она положила на стол чёрный блокнот Елены. Открыла его на последних страницах.

Это записи мамы Алексея. Она вела их перед смертью. Почитай.

О его долгах. О его связи с бандитом по кличке Воробей. О том, что Мария была залогом в этом долге.

О том, что продажа квартиры — это не побег в красивую жизнь, а отчаянная попытка Алексея спасти и себя, и её от страшной расправы. Ольга смотрела на аккуратный почерк Елены. Она читала строчку за строчкой.

Её губы дрожали. Казалось, ещё мгновение, и она разрыдается. Она поднимет глаза на Анну и скажет «Прости меня, доченька.

Прости, что я была такой слепой». В этот момент Анна почти поверила, что у неё получилось. Что она достучалась.

И в эту самую секунду дверь в кухню распахнулась. На пороге стояла Мария. Она была уже одета, готова к выходу.

Видимо, она ночевала у матери и услышала их голоса. Она увидела всё: бледную мать, Анну, телефон и блокнот на столе. Она все поняла в одно мгновение.

И она начала действовать. Её лицо исказилось отчаянием. Она бросилась к матери, упала перед ней на колени и зарыдала.

Но это были не вчерашние фальшивые слёзы. Это были настоящие, испуганные слёзы загнанного в угол человека. «Мамочка!», она хочет разрушить мою жизнь.

Она завидует мне, завидует, что Алексей любит меня, а не её. Она подделала эту запись. Она придумала все эти истории.

Она хочет упечь меня в тюрьму, а Алексея сделать должником бандитов. «Мамочка, спаси меня!», она рыдала. Билась в истерике, цеплялась за мать, как за последнее спасение.

Ольга смотрела то на рыдающую Марию у своих ног, то на спокойную, холодную Анну напротив. Она смотрела на неопровержимое доказательство на столе. И она делала свой выбор.

Анна видела, как происходит этот выбор в её глазах. Борьба. Сомнения.

А потом решение. Ольга медленно протянула руку и погладила Марию по голове. «Тише, моя хорошая, тише.

Я с тобой. Я никому не дам тебя в обиду». Она подняла глаза на Анну.

В её взгляде больше не было сомнений. Только холодная, тяжёлая решимость. И ещё что-то.

Страх. «Я не позволю этому случиться», сказала она тихо, но твёрдо. Её голос дрожал.

«Я не увижу, как ещё одна моя дочь становится изгоем. Твоя тетя. Ты не помнишь, что с ней сделали сплетни? Как её затравили в этом городе? Я похоронила одну сестру из-за людской молвы.

Я не позволю, чтобы эта семья была разрушена также». Она смотрела на Анну, и в её глазах была мольба. Но она молила не о прощении.

Она молила о понимании её предательства. «Мария нуждается во мне», — закончила она, её голос окреп. «Она слабая, она не выживет, если всё это выйдет наружу…

 

А ты сильная, Анна. Ты всегда была сильной. Ты выдержишь.

Ты переживёшь. А она — нет. Она сделала свой выбор.

Она выбрала неправду. Она выбрала ложь. Она выбрала ту дочь, которую считала более слабой, более уязвимой.

Ту, которую нужно было спасать. Даже ценой правды. Даже ценой другой дочери».

В этот момент предательство стало абсолютным, полным, окончательным. Анна смотрела на свою мать, которая обнимала её сестру-шантажистку, и понимала, что она осталась совсем одна. Её семья сознательно выбрала сторону врага.

«Ты сильная, Анна. Ты выдержишь». Эти слова матери звенели в ушах Анны, когда она шла по лестнице вниз.

Они не были словами поддержки. Это был приговор. Приговор, который оправдывал предательство.

Анна молча встала из-за кухонного стола, собрала телефон, блокнот. Она не стала спорить, не стала ничего доказывать. Она посмотрела на эту сцену, на свою мать, баюкающую на коленях рыдающую сестру, как на картину в музее.

Картину под названием «Конец семьи». Она развернулась и вышла. Николай ждал в машине.

Он увидел её лицо, когда она подошла, и всё понял без слов. «Ничего?» Тихо спросил он. «Хуже, чем ничего», ответила Анна, садясь на пассажирское сиденье.

Она знает. Она видела все доказательства. И она выбрала их.

Сознательно. Она рассказала ему о словах матери. О тёте, о сплетнях, о том, что Мария слабая, а она, Анна, сильная.

Николай слушал, и его лицо каменело. Он с силой ударил кулаком по рулю. «Дура», прорычал он.

«Слепая, эгоистичная дура. Спасает одну дочь, топя другую». Они поехали прочь от дома её матери.

Куда? Они не знали. Время шло. Было уже почти девять утра.

До сделки оставалось три часа. Всё было кончено. Все их козыри оказались биты.

Аудиозапись была бесполезна против слепой материнской любви. Блокнот Елены был страшен, но это были лишь записи, слова. Ядерная кнопка «Про незаконное строительство» была заперта в городском архиве, и у них не было времени, чтобы до неё добраться.

Они приехали на дачу. Просто потому, что больше ехать было некуда. Это было единственное место, которое ещё не было отравлено ложью и предательством.

Они вошли в холодный дом. Николай сел за стол, на котором всё ещё лежал раскрытый дневник Елены, и обхватил голову руками. Анна стояла у окна и смотрела на запущенный сад.

Поражение было полным. Она чувствовала себя опустошённой. Не было ни злости, ни желания бороться.

Только серая, вязкая усталость. Они проиграли. Через несколько часов Алексей и Мария получат деньги, сядут в самолёт и исчезнут.

А она останется здесь. Без дома, без денег, без семьи. Сильная.

Та, которая всё выдержит. «Я не понимаю», вдруг сказал Николай, нарушив тишину. Он поднял голову от стола.

Он снова взял в руки чёрный блокнот, который Анна положила рядом с дневником. «Я не понимаю Елену. Зачем она всё это писала? Зачем искала эту информацию про дом? Она же была умной женщиной.

Она должна была понимать, что одних этих записей мало. Должен был быть следующий шаг. Она не могла просто остановиться на этом».

Он снова и снова перечитывал последнюю запись. Его палец замер на одной фразе. «Подруга хранит оригинал».

«Подруга», повторил он вслух. «Валя из городского архива». «Валентина».

«Я вспомнил». Он вскочил из-за стола. В его глазах снова зажёгся огонь.

Елена часто говорила о ней. «Валентина Сергеевна». Они дружили ещё с юности.

Тихая такая женщина, незаметная. Всю жизнь проработала в этом архиве. Елена говорила, что она до ужаса боится начальства и любых конфликтов, но при этом у неё есть стальной стержень.

Что если она что-то пообещает, то разобьётся в лепёшку, но сделает. Надежда. Снова эта навязчивая, упрямая надежда.

Анна уже боялась её. Каждая новая надежда заканчивалась ещё более страшным разочарованием. «Но что это меняет?» Сказала она устало.

«Мы не можем просто прийти к ней и потребовать выдать секретный документ. Она испугается и вызовет полицию». «Мы не будем требовать», сказал Николай.

«Мы попросим». Елена должно быть говорила с ней. Она должна была её подготовить.

Эта запись в блокноте — это не просто информация. Это инструкция. Для нас.

Он посмотрел на часы. Половина десятого. «Едем», сказал он.

«Это наш последний, самый последний шанс». Они снова неслись в город. Анна не верила в успех.

Это казалось безумием. Ворваться в государственный архив и пытаться уговорить тихую, запуганную женщину совершить должностное преступление. Но она подчинилась воле Николая.

Терять все равно было уже нечего. Городской архив располагался в старом, мрачном здании дореволюционной постройки. Они взбежали по стертым каменным ступеням.

Внутри пахло пылью и временем. За длинной деревянной стойкой сидела пожилая женщина в очках. «Нам нужна Валентина Сергеевна», — выпалил Николай, едва переведя дух.

Женщина за стойкой медленно подняла на него глаза. «А вы по какому вопросу? У неё сейчас работа с фондами. Она не принимает.

По очень личному. От Елены Петровой. Скажите ей эту фамилию…

 

Она поймёт». Женщина с сомнением посмотрела на них, но, видимо, что-то в лице Николая заставило её подняться. Она скрылась за дверью с табличкой хранилища.

Прошло несколько мучительных минут. Анна была уверена, что сейчас выйдет начальница архива и выставит их вон. Но дверь открылась, и на пороге появилась невысокая, худенькая женщина лет шестидесяти.

Седые волосы собраны в тугой пучок, на носу — простые очки. Она была одета в серый рабочий халат. Она с испугом смотрела на них.

Это и была Валентина. «Здравствуйте», прошептала она. «Вы — от Елены.

Но ведь она умерла». «Мы знаем», — мягко сказал Николай. «Я её муж, Николай.

А это её невестка, Анна». Валентина испуганно переводила взгляд с одного на другого. «Я не понимаю, что вы хотите».

«Нам нужна ваша помощь, Валентина Сергеевна», сказала Анна, шагнув вперёд. Она понимала, что сейчас всё зависит от правильных слов. Речь идёт о её доме.

О квартире. Её сын, наш муж, пытается её продать. Прямо сейчас.

Обманом. Анна достала чёрный блокнот. Она открыла его на последней странице и протянула Валентине.

Елена всё знала. Она всё записала. Вот.

Посмотрите. Валентина взяла блокнот дрожащими руками. Она надела очки, которые висели у неё на груди на цепочке, и начала читать.

Анна видела, как по мере чтения её лицо меняется. Страх уступал место чему-то другому. Узнаванию.

Печали. Она говорила со мной, прошептала Валентина, не отрывая глаз от записей. Перед самой смертью.

Она как будто чувствовала. Она сказала, «Валечка, если со мной что-то случится, а мой непутёвый сын начнёт продавать дом, знай, он задумал недоброе. Ты должна будешь помочь Анне.

Она хорошая девочка». Слёзы навернулись у Валентины на глаза. Она взяла с меня обещание, продолжала она, глядя на Анну.

Она сказала, «Поклянись мне, что не дашь разрушить мой дом. Что бы ни случилось». И я поклялась.

Она стояла в нерешительности, разрываясь между страхом перед начальством, перед последствиями и клятвой, данной умирающей подруге. «Мы знаем, что вы рискуете», сказал Николай. «Но другого выхода у нас нет.

Сделка через два часа. Если вы нам не поможете, всё будет кончено». Елена просила вас защитить её дом.

Её последняя воля. Валентина сняла очки. Вытерла глаза уголком платка.

Она посмотрела на Анну. И в её тихом, испуганном взгляде Анна увидела тот самый стальной стержень, о котором говорил Николай. Решимость победила страх.

«Подождите здесь», сказала она твёрдо. Её голос больше не дрожал. Она развернулась и быстро, почти бегом, скрылась за дверью хранилища.

Анна и Николай остались стоять в пустом холле. Время тянулось невыносимо. Десять минут.

Пятнадцать. Что, если она передумала? Что, если она пошла к директору? Дверь снова открылась. Вышла Валентина.

В руках у неё была толстая, пыльная папка из серого картона, перевязанная тесёмками. На обложке стояли старые архивные штампы. Она подошла к ним.

«Ваша свекровь заставила меня пообещать», сказала она, протягивая папку Анне. Её голос был тихим, но твёрдым, как камень. «Я держу своё слово».

Она посмотрела на часы на стене. «У вас мало времени». А потом она сказала то, что изменило всё.

«Пойдёмте. Я иду с вами». Анна посмотрела на эту маленькую, тихую женщину в сером халате, которая только что поставила на кон всю свою спокойную жизнь ради обещания, данного мёртвой подруге.

В этот момент Анна поняла, что у них есть шанс. Настоящий. Они выбежали из здания архива.

До полудня оставалось меньше часа. «Куда мы едем?», спросила Анна, садясь за руль. «Сначала в суд», ответила Валентина, прижимая к себе пыльную папку как самое дорогое сокровище.

Нам нужно подать заявление об обеспечительных мерах. Нужно официально зарегистрировать нашу претензию и потребовать наложить арест на любые сделки с недвижимостью в этом доме. У меня есть знакомый помощник судьи, он поможет сделать это быстро.

Она говорила чётко, по-деловому. Страх исчез, уступив место деловой хватке архивариуса, знающего порядок действий. Они неслись по городу, нарушая все правила.

Каждый светофор, каждая пробка казались личным врагом. В здании суда Валентина действовала с поразительной скоростью. Она нашла своего знакомого, объяснила ситуацию, показала первую страницу из архивного дела.

Тот, увидев гербовые печати и старые подписи, всё понял и без лишних слов помог составить заявление. Через 20 минут у них на руках была копия заявления с входящим номером и отметкой о принятии. Этого было достаточно.

Юридический механизм был запущен. Теперь к нотариусу, сказала Валентина, снова садясь в машину. Сделка, скорее всего, проходит у того же Соколова.

Он должен быть уверен, что всё под контролем. Они подъехали к нотариальной конторе за пять минут до полудня. Сердце Анны колотилось в горле.

Это был финал. Сейчас всё решится. Они увидели их сразу.

Алексей, Мария и ещё один хмурый, плотный мужчина, очевидно представитель Воробья, выходили из дверей конторы. В руках у Алексея была папка с документами. На их лицах было облегчение и торжество.

Они сделали это. Они успели. Увидев Анну, Николая и незнакомую женщину с архивной папкой, они замерли.

Улыбка сползла с лица Алексея. Мария побледнела и инстинктивно шагнула за его спину. В этот момент вперёд вышла Валентина.

Маленькая, незаметная женщина в сером. Она встала прямо перед ними. «Сделка недействительна», — сказала она.

Голос её не был громким, но в нём звучала такая непоколебимая уверенность, что все замолчали. «Ты ещё кто такая?» враждебно спросил хмурый мужчина, шагнув к ней. Валентина не отступила.

Она подняла на него свои ясные глаза. «Я — главный хранитель фондов городского архива. А это — она подняла пыльную папку, оригинал «Дело о земле», на которой построен ваш дом.

И согласно этим документам земля имеет статус исторического памятника, что делает любое строительство на ней и соответственно любые сделки с недвижимостью в этом здании — незаконными». Она говорила спокойно, как на лекции. Сегодня утром, она посмотрела на часы, 40 минут назад.

В городской суд было подано заявление о признании разрешения на строительство недействительным и наложении ареста на все регистрационные действия по этому адресу. Вот копия заявления с отметкой суда. Она протянула бумагу хмурому мужчине.

Тот выхватил её, пробежал глазами. Его лицо из враждебного стало багровым от ярости. Он не был юристом, но слова «суд», «арест» и «незаконно» понимал отлично.

Он понял, что квартира, которую он только что купил, превратилась в юридическую мину. В токсичный актив, с которым он теперь завязнет на годы. Что это за херня? Заорал он, поворачиваясь к Алексею.

Он схватил его за воротник рубашки. Ты что мне подсунул, урод? Он вырвал у Алексея из рук папку с документами на квартиру и швырнул ему в лицо. Бумаги разлетелись по тротуару.

Ты мне должен был чистую квартиру. А это что? Какие к чёрту исторические памятники? Ты мне деньги верни. Все до копейки.

И проценты. Ты знаешь, какие у меня проценты? Алексей что-то лепетал, пытался вырваться. Мария закричала.

Громкий скандал на улице в центре города начал привлекать внимание. Прохожие останавливались, доставали телефоны. Образовывалось кольцо любопытных.

В этот момент Анна шагнула вперёд. Она встала в центр этого импровизированного театра. «Я могу всем объяснить, что здесь происходит», — сказала она громко и чётко.

Она смотрела на собравшихся людей, на бледные лица Алексея и Марии. Страха больше не было. Этот человек, мой муж, Алексей Петров и его любовница, моя сестра Мария Иванова, пытались продать нашу общую квартиру за моей спиной.

Она говорила, и слова лились из неё сами. Она рассказала всё. Про поддельную доверенность.

Про нотариуса, которого шантажировала её сестра. Про украденные со счёта деньги. Про долг этому человеку.

Про то, как её пытались выставить сумасшедшей. Она не кричала. Она просто излагала факты.

Сухо и беспощадно. И люди слушали. Они смотрели на трясущегося Алексея, на рыдающую Марию, и верили ей.

И тут в толпе она увидела свою мать. Ольга, задыхаясь, с выражением ужаса и непонимания на лице. Она смотрела на этот публичный позор, на свою младшую дочь, которую сейчас рвал на части разъярённый бандит, и на старшую, которая стояла в центре с высоко поднятой головой.

Анна увидела, как Николай, стоявший поодаль, опустил телефон. Это он её вызвал. Ты должна была это увидеть, Ольга, сказал он ей тихо, когда она подошла ближе.

Не услышать. Увидеть. Увидеть, во что превратился её защитник.

Увидеть, чего на самом деле стоит твоя слабая девочка. Увидеть, что твой выбор привёл вот к этому. Ольга смотрела.

И она видела. Она видела панический страх и вину на лице Марии. Она видела холодную ярость кредитора.

И она видела спокойную силу Анны. И правда, от которой она так отчаянно пыталась отгородиться, ударила ей в лицо с силой пощёчины. Анна закончила свой рассказ.

Она больше не смотрела ни на Алексея, ни на Марию. Они перестали для неё существовать. Они были просто жалкими, раздавленными фигурками, оставшимися на растерзание человеку в дорогом костюме.

Их дальнейшая судьба её больше не интересовала. Она повернулась к Николаю и Валентине. «Пойдёмте отсюда», сказала она.

Они развернулись и пошли прочь от криков, от толпы, от этого публичного краха. Они шли по улице, и впервые за последние несколько дней Анна почувствовала, как солнце греет ей лицо. Сделка была мертва.

Квартира была спасена, пусть и таким радикальным способом. Она выиграла. Она отстояла своё.

Не только квартиру. Своё имя. Свою правду.

Свою жизнь. Она шла рядом с этими двумя людьми, старым, измученным виной мужчиной и тихой, незаметной женщиной с сердцем льва. Её новая, настоящая семья.

Добравшись до своей машины, она достала телефон. Нашла в контактах номер Алексей. Секунду она смотрела на него.

Потом, без колебаний, нажала «удалить». Затем нашла номер Мария. И сделала то же самое.

А потом мама. Палец на мгновение замер. А потом решительно нажал на «удалить».

Она убрала телефон в карман. Села за руль. Впереди, за лобовым стеклом, был город, залитый полуденным солнцем.

И новая, неизвестная, но её собственная жизнь. Она включила передачу и поехала вперёд. Вот и закончилась эта история.