Глеб вышел из клиники. Замер на ступеньках крыльца, словно не решаясь сделать следующий шаг, и обвел взглядом окружающий мир. Погода стояла омерзительная даже по меркам поздней осени: свинцово-серое небо с тяжелыми тучами, которые, казалось, вот-вот коснутся верхушек облетевших деревьев.
Их черные ветви торчали, как обожженные спички, во все стороны, подчеркивая безжизненность пейзажа. Вчерашний снег, первый в этом году, еще вчера такой ослепительно белый и мокрый, многообещающий, сегодня превратился в неопрятную жижу под ногами прохожих.
Люди шли, слегка сутулившись, будто пытаясь стать меньше и незаметнее. Взгляды их были устремлены вниз, под ноги: каждый старался обойти предательские лужи и обледенелые комки грязного снега. Поскользнуться, промочить ноги в ледяной воде или, что еще хуже, растянуться посреди улицы — удовольствие сомнительное.
Весь город был окрашен в депрессивные серые тона, как на старых фотографиях: бесцветный, грязный, унылый. Но, как ни парадоксально, Глеб смотрел на эту толпу неторопливых прохожих с тихой завистью. Завидовал их праву быть недовольными слякотью, их промокшим ботинкам, даже их плохому настроению, которое сменится, как только выглянет солнце.
Ведь у них была целая жизнь впереди, со всеми ее радостями и горестями, взлетами и падениями. В отличие от него. У него в правом кармане пальто, словно тяжелый камень, лежал его приговор.
Медицинская карта с разноцветными листами анализов, заключениями специалистов и, наконец, на последней странице — диагноз, выведенный размашистым почерком врача. Диагноз, который перечеркивал одним махом всю его прежнюю жизнь, все планы, все надежды, как жирная черная линия через страницу ежедневника.
Заметив, что начальник стоит неподвижно слишком долго для обычной паузы, водитель решил, что тот ждет машину. Завел двигатель, подкатил к самому крыльцу, распахнул дверцу. Но Глеб, подойдя к автомобилю, не спешил садиться внутрь.
Что-то в его движениях, в выражении лица насторожило молодого водителя. «Дрюня, — произнес Глеб, обращаясь к парню, — ты, наверное, езжай уже домой. Сегодня у тебя…»
Он сделал паузу, словно подбирая слова, «…выходной будет. А я хочу прогуляться немного». «Как же, Глеб Аркадьевич? У вас же через час летучка», — развел руками водитель, молодой парнишка, работавший у Глеба чуть больше полугода.
В голосе сквозило искреннее недоумение. «Ничего, я перенесу», — успокоил он слишком ретивого подчиненного. «Разве сможет этот пышущий здоровьем юнец понять, что мне теперь совсем не до работы?» — подумал Глеб, глядя на растерянное лицо водителя.
А ведь когда-то он сам, точно так же, как этот Андрей, из кожи вон лез, чтобы чего-то добиться, чтобы построить карьеру, заработать серьезные деньги. Он принес в жертву этому восхождению всю свою личную жизнь. За работой не нашел времени полюбить по-настоящему.
Не создал семью, не воспитал детей. И что теперь у него есть? Успешный бизнес. Миллионы на банковских счетах.
Но ради кого или чего он заработал эти миллионы? Ради себя самого? Но ему уже не суждено было их потратить. Ради близких? Но их у него не было. Хороший большой дом.
Но до звона пустой. Этот дом встречал его каждый вечер гулкой тишиной, в которой эхом отдавались его собственные шаги. Шикарный автомобиль, в котором возить, по сути, некого…
А ведь в просторном салоне поместилась бы большая семья. Он даже собаку не смог себе позволить завести из-за постоянных командировок, встреч, переговоров. Отпустив Андрея и позвонив секретарю с указанием отменить все встречи на сегодня, Глеб влился в поток прохожих, сражавшихся с непогодой.
Шел, не разбирая дороги, медленно и бесцельно, погрузившись в свои мысли, рассеянно разглядывая грязный снег под ногами и прокручивая в голове все, что сказал ему доктор. Получалось, что это последняя в его жизни ноябрьская слякоть. А лето? Возможно, лета у него уже и не будет вовсе.
И сделать ничего нельзя. Никакие деньги уже не помогут. В голове звучали, как заевшая пластинка, слова врача: при таком быстром прогрессировании —
шесть, максимум восемь месяцев. Операция невозможна. Паллиативная терапия.
Вот если бы он обратился к врачам раньше, хотя бы на полгода раньше. Ведь беспокоили его головные боли, и довольно сильно. Но терпел, списывал на усталость, на недосып, на стресс.
Даже планировал летом наконец-то взять отпуск, выбраться куда-нибудь к морю, отдохнуть как следует от этой бесконечной усталости. Но все как-то закрутилось-завертелось: новые партнеры, новые тендеры, которые нельзя было отложить, нельзя было упустить. Так лето и пролетело в бесконечной карусели деловых встреч и переговоров.
А теперь ему сказали, что это было последнее лето в его жизни. Но как — последнее? Такого просто не может быть. Ему ведь еще нет и пятидесяти, еще жить и жить.
Но оказалось, что этой жизни у него уже нет. Остались лишь жалкие крупицы. Глеб горько усмехнулся.
Вся его жизнь — бесконечная отсрочка счастья. Вот заработаю еще немного денег, и тогда. Вот закончу этот проект, и тогда.
Вот выйду на новый уровень, и тогда. А теперь выяснилось, что никакого «тогда» больше не будет. Его время истекло.
Не будет ни семьи, ни детей, ни путешествий, ни всего того, что он так долго откладывал на потом. Свинцовые тучи наконец разродились мелким колючим снегом. Острые снежинки, словно стеклянная крошка, оседали на непокрытых руках Глеба, мгновенно превращаясь в капли воды.
Это ощущение, холодное, неприятное, внезапно вернуло его в реальность, выдернуло из глубин черных мыслей. Он замедлил шаг, затем остановился посреди тротуара. Прикрыл глаза и запрокинул голову, подставляя лицо снегопаду.
Снежинки таяли на его щеках, на лбу, на закрытых веках. В этом было что-то очищающее, что-то болезненно живое. «Я еще здесь», — пронеслось в голове, — «еще чувствую».
Глеб осознал, что с этого момента начнет прислушиваться к каждому ощущению, пытаясь впитать, запомнить, сохранить все проявления жизни, которые так быстро утекали сквозь пальцы. «Мама, что этот дядя делает?» Звонкий детский голосок выдернул Глеба из созерцания. Опустив голову и открыв глаза, он увидел в нескольких шагах от себя, на скамейке, женщину с мальчиком лет пяти.
Она сидела, прижимая ребенка к себе, очевидно пытаясь хоть немного согреть его своим теплом. Но и сама она дрожала от холода, это бросалось в глаза даже с расстояния. Их фигуры уже припорошило снегом, как в старой сказке про Снежную королеву, и на ресницах мальчугана повисли белые снежинки, которые он периодически смахивал рукой в красной варежке, болтавшейся на веревочке.
Глеб присмотрелся внимательнее и понял, что их одежда совершенно не соответствовала погоде. На улице, хоть и поздняя осень, столбик термометра уже несколько дней не поднимался выше нуля даже в самое теплое время суток. А эти двое были одеты так, словно вышли на десятиминутную прогулку в сентябрьский день.
«Вам не холодно? — спросил Глеб, подходя ближе. — Почему домой не идете? Погода совсем не для прогулок, да и снег пошел. Мальчик может простудиться».
Женщина подняла на него глаза — уставшие, с затаенным страхом, настороженные, как у загнанного зверька. «Какое вам дело до нас? — ответила она с вызовом. — Идите своей дорогой»…
Ее голос звучал хрипло, будто простуженный, но в нем чувствовалась внутренняя сила, привычка справляться в одиночку. Глеб уже собирался уходить — в какой-то мере женщина была права, не его это дело, — но вдруг его взгляд встретился с глазами мальчика. Ребенок смотрел на него с такой отчаянной надеждой, с такой недетской мольбой о помощи, что пройти мимо стало невозможно.
В этих глазах читалась история, которую Глеб не хотел и не мог игнорировать. Он опустился на скамейку рядом с ними, чувствуя, как холод от металла мгновенно проник сквозь ткань брюк. «Как тебя зовут, малыш?» — обратился он к ребенку, намеренно игнорируя неприязненный взгляд женщины.
«Тимоша», — едва слышно произнес мальчик, глядя на него из-под лобья и явно ожидая реакции матери. «Тимоша? Отличное имя! — улыбнулся Глеб. — А меня зовут Глеб. Скажи, Тимоша, ты хочешь кушать?» Глеб не знал, почему задал именно этот вопрос.
Возможно, интуиция подсказала: у обоих был такой изможденный вид, что мысль о голоде напрашивалась сама собой. «Я не скажу, — по-взрослому серьезно ответил мальчуган, бросив тревожный взгляд на мать, — потому что мама заругает». Глеб поднял глаза на молчавшую женщину.
«А может, мама сама скажет? Вы сегодня ели или нет?» Ее взгляд стал еще более настороженным, а плечи напряглись, будто она готовилась защищаться. «Что вам надо от нас?» В ее голосе смешались усталость, раздражение и плохо скрываемый страх. «Чего вы прицепились? Идите своей дорогой».
Глеб видел, как она дрожит от холода и, скорее всего, от голода. В ее словах сквозило недоверие, продиктованное, видимо, горьким опытом. «Она наверняка думает, что я из тех богатеньких зевак, — подумал он, — которые посочувствуют языком, покачают головой для вида и уйдут с чувством выполненного долга».
Но в нем что-то изменилось после сегодняшнего визита к врачу. Маска благополучного бизнесмена, равнодушного к чужим проблемам, треснула и рассыпалась. Глеб уже не мог отстраниться от чужой беды, как делал это раньше.
«Вы бы о ребенке своем сначала позаботились, прежде чем огрызаться, — ответил он с неожиданной даже для себя резкостью. — Ишь, гордая какая! Не боитесь, что он у вас за ночь заболеет и умрет, голодный да холодный?» Женщина только сильнее прижала к себе сына, с испугом глядя на Глеба. В ее глазах мелькнула паника.
Она вдруг подумала, что этот настойчивый незнакомец может забрать у нее ребенка, вызвать полицию или органы опеки. А те определят Тимошу в приют до выяснения обстоятельств. Ведь у нее ни работы, ни жилья со вчерашнего дня не было.
Даже те скромные сбережения, которых хватило бы на пару недель проживания в хостеле и на еду для двоих, остались в том же хостеле. Хорошо хоть сама вырвалась от пьяных приставал, убежала с Тимошей на руках, а сумка с вещами, куда на всякий случай спрятала кошелек, там и осталась. Увидев, что напугал женщину до полусмерти — еще немного, и она разрыдается, судорожно прижимая к себе сына, — Глеб смягчился.
«Давайте адекватно оценивать ситуацию», — сказал он уже спокойнее. «Денег у вас, я так понял, нет». Она отрицательно помотала головой, не отводя от него настороженного взгляда.
«Ребенок сегодня ел что-нибудь?» Снова отрицательное движение головой, и в этом жесте уже читалось поражение, признание собственного бессилия. «Но тогда вставайте и пойдемте», — решительно сказал Глеб. Женщина подняла на него испуганные глаза.
«Не волнуйтесь, я не какой-нибудь сексуальный маньяк», — попытался разрядить обстановку он. «Брать вас мне не на что. Вы даже такая худая и измученная на органы не сгодились бы».
Его мрачная шутка повисла в воздухе. Женщина не улыбнулась, но и не отшатнулась. «Пойдемте Тимошу кормить», — продолжил Глеб и обратился уже к мальчику…
«Эй, Тимоша, есть хочешь? В последний раз спрашиваю». Ребенок радостно и энергично закивал головой, уже не пытаясь скрывать свой голод. «Ну вот, вопрос решен», — подвел итог Глеб.
«Поднимайтесь, идем со мной». Глеб пожалел, что отпустил водителя. Женщина едва передвигалась — то ли от холода, сковавшего тело, то ли от длительного недоедания.
Ее движения были медленными, будто через силу. Он подхватил мальчика на руки — тот оказался удивительно легким, почти невесомым — и, стараясь сдерживать шаг, чтобы не терять из виду спутницу, направился к ближайшей стоянке такси. Снег повалил гуще.
Тимоша, пригревшись у Глеба на руках, положил голову ему на плечо. Его маленькое тельце все еще вздрагивало от холода, но дыхание постепенно становилось ровнее. Глеб чувствовал странную теплоту внутри, словно что-то давно замерзшее начало оттаивать.
«Далеко идти?» — тихо спросила женщина, когда они свернули с проспекта. «Нет, еще пару минут», — ответил Глеб. «Вам тяжело?» Она покачала головой, но он видел, как ей трудно.
На стоянке, к счастью, нашлась свободная машина. «В Атриум», — назвал Глеб торговый центр водителю. «Сначала нужно купить вам одежду потеплее», — пояснил он в ответ на вопросительный взгляд спутницы.
«А потом поедем ко мне домой». Женщина бросила на него испуганный взгляд, но ничего не сказала. Она понимала, что выбора у нее нет: ночевать с ребенком на улице в такую погоду — верная смерть.
Это понимание отражалось в ее глазах: решимость довериться незнакомцу от безысходности. Через полчаса его случайные знакомые уже переступали порог особняка Глеба. В просторной прихожей с высокими потолками и мраморным полом они остановились в нерешительности, со страхом озираясь по сторонам.
«Мама, мы снова на вокзале будем ночевать?» — вдруг спросил Тимоша. Глеб, услышав это, не смог сдержать улыбку. «Почему на вокзале?» Женщина ответила вместо сына.
«Он только на вокзале видел такие большие помещения и высокие потолки». Она тоже улыбнулась, впервые с момента их встречи. Улыбка преобразила ее осунувшееся лицо, сделав его неожиданно молодым и привлекательным.
Домработница, предупрежденная звонком Глеба о гостях, подготовила ужин. Ароматы домашней еды заполняли дом, создавая атмосферу уюта. За столом Тимоша сначала стеснялся, но голод взял свое: он уплетал за обе щеки, периодически бросая взгляды на мать, словно спрашивая разрешения.
Она сама ела медленно, маленькими кусочками, как человек, отвыкший от нормальной пищи. После ужина они перешли в гостиную. Тимоша, отогревшись и насытившись, попытался было исследовать новое пространство, постоянно показывая пальцем на разные предметы с неизменным вопросом: «А что это?»
Но вскоре усталость взяла свое: он забрался на диван, положил голову на колени матери и задремал. Глеб наблюдал за ними с необъяснимым чувством покоя. В свете настольной лампы лицо женщины казалось очень молодым, не больше двадцати пяти лет.
Она нежно гладила волосы сына, и в этом простом жесте читалась такая любовь, что у Глеба защемило сердце. «Как вас зовут?» — спросил он тихо, чтобы не разбудить мальчика. «Варвара», — ответила она после небольшой паузы.
«Красивое имя», — искренне сказал Глеб. «Расскажете, как вы оказались на улице с ребенком?» Варвара некоторое время молчала, словно взвешивая, стоит ли доверяться этому странному мужчине, приютившему их. Потом тихо начала свой рассказ.
«Зовут меня Варварой, — так меня в приюте назвали, куда я грудничком попала. Банальная история: мать по залету родила да и отказалась от меня в роддоме. Отец даже не собирался меня признавать — это мне нянечки рассказали, когда я подросла и все не переставала родителей ждать…
Вот и выдали мне эту горькую правду, чтобы я свою надежду оставила». Она говорила ровным, почти бесцветным голосом, но за этой монотонностью Глеб чувствовал глубоко спрятанную боль. «Таких отказников, как я, там было полно.
Воспитал меня детдом. Не в претензии я. Комнату государство выделило после выпуска. “Живи да радуйся”, — как говорили воспитатели.
А я молодая была, глупая. Влюбилась. Да не в простого парня — я ведь принца на белом коне хотела».
Варвара улыбнулась с горькой иронией, вспоминая о человеке, которого когда-то любила. «Вот и получила его. Только он, как о беременности моей узнал, растаял в тумане вместе со своим конем».
Она провела рукой по волосам спящего Тимоши. «Но ничего, я ведь работала, смогла нас прокормить. Не сидела дома с пузом.
Подняла Тимошу, в ясли пошел малыш. “Жить бы нам да радоваться”». Варвара замолчала, собираясь с мыслями.
«Так мамка его, дура последняя, снова женского счастья захотела. Принц мне уже не нужен был, поумнела немного. Но вот от хорошего парня не отказалась бы.
Где же их, хороших, набрать?» Она вздохнула. «Теперь мне еще хуже любовь досталась. Комнату лишилась из-за нее, потому как доверчивая и наивная.
До сих пор не верится, что он мог так поступить». «Он обманул вас?» — тихо спросил Глеб, чувствуя, как внутри поднимается волна негодования. «Денис.
Так его звали. Сначала ухаживал красиво, заботился о нас, Тимошу в зоопарк водил, игрушки покупал». Глаза Варвары затуманились воспоминаниями.
«Хитрый, все продумал. Обманом у меня доверенность выманил, продал за моей спиной мою комнату. Пришли мужики пузатые, документы показали, что жилье им теперь принадлежит.
Дали три часа на сборы». Варвара сжала руку в кулак, будто пытаясь удержать эмоции. «А я что могла сделать? Сама виновата: доверилась любимому, и ключи от комнаты дала, и где документы лежат, не таила.
А он их украл и по поддельной доверенности комнату продал. А сам потом исчез, деньги с собой забрав». Было видно, что каждое слово дается ей с трудом: не привыкла она делиться своими проблемами.
«У меня немного сбережений было. Думала, в хостеле поживу, пока работу найду и с жильем определюсь. Только там контингент особенный оказался.
Пьяные мужики вечером ломиться начали, чуть не изнасиловали. Еле ноги унесла. А вещи все оставила, и деньги в тех вещах были.
Что теперь делать, не знаю. Идти туда боюсь». Она замолчала, глядя в пространство перед собой.
В комнате повисла тишина, нарушаемая только тиканьем напольных часов и тихим посапыванием спящего ребенка. «Я все понял», — сказал наконец Глеб. «Ты здесь пока с ребенком оставайся, переночуй.
А я завтра подумаю, как тебе помочь». Он встал и подошел к дивану. «Пойдем, покажу, где вы с Тимошей жить будете».
Взяв аккуратно спящего мальчика на руки, Глеб понес его на второй этаж. Варвара следовала за ними, с недоверчивым удивлением оглядывая богатый интерьер дома. Глеб занес ребенка в комнату — это была самая большая и светлая спальня в его особняке.
Осторожно положив мальчика на широкую кровать, он повернулся к Варваре. «Располагайся. Если что-то надо будет, зови Никитичну — это моя домработница, вы уже виделись…
Спокойной ночи». Он помедлил, понимая ее страхи. «И не волнуйся, я не из тех пьяных мужиков.
Приставать не буду. Здесь, смотри, на двери замок есть. Если боишься, можешь закрыться».
С этими словами он вышел и закрыл за собой дверь. Варвара осталась одна с мирно посапывающим сыном. Она сняла с него новую курточку и ботинки, которые купил им Глеб, осторожно укрыла одеялом и легла рядом.
Изрядно измученная всем произошедшим с ней в последние дни, она почти мгновенно провалилась в глубокий сон — первый спокойный сон за долгое время. В наше время, чтобы решить какую-либо проблему, не обязательно выходить из дома. Достаточно иметь мобильный телефон с оплаченным тарифом.
Пока нежданные гости отсыпались в гостевой спальне, Глеб, впервые за долгое время пропустивший рабочий день, сидел в своем кабинете, погруженный в водоворот телефонных звонков. Сквозь узорчатые кружева утреннего инея на окнах пробивался слабый свет зимнего утра. Глеб потер виски: привычная головная боль давала о себе знать, но не такая острая, как раньше.
Он раздобыл информацию о человеке, продавшем комнату Варвары, и даже выяснил, где его можно найти. С хостелом тоже удалось связаться: поговорил с администратором, пообещав «щедрое вознаграждение» за сохранность вещей. Особенно удачным оказался разговор с давним однокурсником, ныне занимавшим немалый пост в полиции.
Тот обещал проверить, все ли там в порядке, и помочь с поисками вещей Варвары. «Совсем обнаглели эти квартирные аферисты, — ворчал однокурсник. — И ведь всегда на самых беззащитных охотятся».
Когда последний звонок завершился, Глеб откинулся в кресле и с удивлением понял, что уже несколько часов голова его не болит. Организм функционировал превосходно, будто и не было страшного диагноза. Впервые за полгода он чувствовал себя почти здоровым, легко и свободно, словно огромный вес упал с плеч.
«Странно», — подумал он. «Даже снотворное не понадобилось». Уже больше полгода он не мог уснуть без таблеток, а этой ночью провалился в глубокий сон, едва коснувшись подушки.
Однако радость была недолгой. На следующее утро Глеба буквально скрутило. Он долго лежал в постели, отменив все рабочие встречи.
Никитична, оповещенная о недомогании хозяина, передала новость гостям. Варвара с Тимошей старались вести себя тихо, даже в гостиной ходили на цыпочках, чтобы не потревожить своего благодетеля. Ближе к обеду Глеб все-таки спустился на первый этаж…
То, что он увидел, заставило его застыть в дверном проеме, не веря своим глазам. Варвара хлопотала на кухне, а Никитична — женщина, которая за пятнадцать лет службы у Глеба не позволяла себе присесть в рабочее время даже на пять минут, — сидела в кресле перед телевизором, с явным удовольствием наблюдая за кулинарными маневрами нежданной гостьи. Это зрелище было настолько непривычным, что Глеб на мгновение усомнился в реальности происходящего.
По дому разносился умопомрачительный запах пирога с капустой — тот самый аромат из детства, который Глеб ни с чем бы не спутал. Его отвлек восторженный детский возглас: «Дядя Глеб!»
Тимоша, тихо сидевший рядом с Никитичной и смотревший мультфильм, соскочил с дивана и бросился навстречу. Варвара обернулась от плиты. На ней был фартук Никитичны, щеки раскраснелись от жара.
Она улыбнулась — застенчиво, но уже без прежнего страха. «Доброе утро. А мы тут немного похозяйничали.
Вы не против?» Глеб отрицательно покачал головой, удивленно принюхиваясь к ароматам, плывущим с кухни. «Откуда ты знаешь, что я люблю пироги с капустой?» «Приснилось, пожалуй», — пожала плечами Варвара. Никитична за его спиной еле слышно хихикнула, и Глеб понял, что именно домработница подсказала девушке, чем можно задобрить хозяина дома.
«Прошу к столу», — с нотками гордости в голосе произнесла Варвара. «Завтрак готов».
За столом Глеб наблюдал, как Тимоша уплетает за обе щеки, как Варвара нарезает ему очередной кусок пирога, как солнечный луч играет в ее волосах. В этой простой домашней сцене было что-то такое естественное и правильное, что защемило в груди. После завтрака, когда Никитична увела Тимошу умываться, Глеб предложил Варваре серьезный разговор.
«Я хочу, чтобы вы с Тимошей пожили у меня, пока не решатся все ваши проблемы», — сказал он, стараясь говорить деловым тоном. «Я уже занимаюсь этим вплотную. Есть шансы вернуть ваши документы и вещи, а может, даже привлечь к ответственности того проходимца».
Варвара опустила глаза. Никитична, стоявшая в дверях кухни, покачала головой: эта пожилая женщина с жесткими, будто высеченными из камня чертами лица поначалу настороженно отнеслась к непрошенным гостям, но теперь в ее взгляде читалось явное одобрение. Долгие годы она наблюдала одиночество хозяина, его отрешенность от простых человеческих радостей, и внезапное оживление дома вызывало в ней плохо скрываемое удовлетворение.
«Нам неудобно вас стеснять», — начала Варвара неуверенно. «Мы ведь совершенно чужие для вас люди». «Ну как это чужие? — перебил ее Глеб…
— Если я Глеб, а он Тимоша, у нас уже столько общего». Он подмигнул мальчику, вернувшемуся в комнату. «Значит, уже не чужие».
Тимоша звонко рассмеялся и захлопал в ладоши. «Этот простой детский восторг решил дело: у этого доброго дяди они останутся с удовольствием», — всем своим видом говорил мальчуган. «Несносная девчонка», — с неожиданной для себя нежностью подумал Глеб.
«Гордая, даже когда просить должна». Отправляясь в офис, Глеб поймал себя на мысли, что сама судьба послала ему Варвару с Тимошей. Эта несчастная девушка вполне могла быть его дочерью — по возрасту точно подходит.
А Тимоша? Странное чувство кольнуло в груди. Он вдруг представил, как могла бы сложиться его жизнь, будь у него семья. День в офисе пролетел незаметно.
Глеб, к удивлению сотрудников, не устроил разноса за вчерашние отмененные встречи, не требовал отчетов, не вникал в рутину. Все необходимое он подписал быстро, словно мысли его были где-то далеко, а потом совершенно неожиданно ушел на два часа раньше обычного. «Ты заболел?» — шутя спросил его заместитель, когда Глеб уже стоял в дверях кабинета с пальто в руках.
«Наоборот», — ответил он, не вдаваясь в подробности. По дороге домой он попросил остановиться у большого детского магазина. Никогда прежде не бывавший в подобных местах, Глеб растерялся от обилия игрушек.
Консультант, заметив его замешательство, пришла на помощь, и в итоге багажник машины заполнился красочными пакетами и коробками. «Жена не заказывала столько игрушек?» — с улыбкой спросил водитель, помогая уложить покупки. «Нет у меня жены», — отмахнулся Глеб, но вдруг представил, как выглядит со стороны: солидный мужчина с охапкой детских игрушек.
«Действительно странно». Уже у торгового центра его осенило: «А что надеть Варваре завтра? Не вечно же ей в одном и том же ходить?» Он заглянул в спортивный магазин и, прикинув на глаз размер, выбрал простой, но качественный спортивный костюм. Сердце Глеба гулко забилось, когда машина повернула на подъездную дорожку к дому.
Впервые за долгие годы кто-то ждал его возвращения. Странное, почти забытое волнение, словно он мальчишка перед первым свиданием. Едва переступив порог, Глеб услышал топот маленьких ног…
Из гостиной выбежал Тимоша, широко раскинув руки. Глеб бросил пакеты на пол прихожей и подхватил ребенка. Несколько раз подбросил его высоко-высоко, вызвав восторженный смех.
А потом мальчуган крепко обнял его за шею и поцеловал в щеку. Глеб почувствовал, как к горлу подкатил комок, а на глаза навернулись слезы от этой детской непосредственности. Было в этом маленьком существе столько искренности, столько чистоты, что вся его многолетняя усталость куда-то отступила.
Варвара стояла в дверях гостиной, смущенно наблюдая за этой сценой. По ее лицу было видно, что она все еще не до конца верит в происходящее. Подарки привели всех в восторг.
Тимоша немедленно начал распаковывать игрушки, приговаривая: «Мама, мама, смотри!» Варвара начала отказываться от костюма, но Глеб шутливо цыкнул на нее и заставил примерить обновку. Костюм сидел как влитой.
Позже вечером, когда Тимоша уснул, они сидели в гостиной и пили чай. Разговор тек неспешно, уютно, будто они знали друг друга много лет. Глеб расспрашивал Варвару о ее детстве, о мечтах, не вдаваясь в тяжелые подробности прошлого.
Она говорила просто и откровенно: чувствовалось, что груз недоверия к нему почти исчез. Глеб поймал себя на том, что наблюдает за ней с каким-то новым чувством. Ему понравилось, как звучит ее низкий голос, как она жестикулирует, рассказывая о сыне, как забавно морщит нос, когда смеется.
В эти минуты он чувствовал себя главой семейства, где взрослая дочь и маленький внук радуются его приходу, скучают по нему. «А не мешало бы собаку завести», — мелькнуло в голове, когда он смотрел, как Варвара задумчиво перебирает фотоальбом, который достала Никитична. Впервые за долгие годы эта мысль о будущем не вызывала у него ни раздражения, ни скуки…
Благодаря любви и заботе своей внезапно обретенной семьи, Глеб прожил полтора года. Не шесть месяцев, как предрекали врачи с их графиками и статистикой, а целых восемнадцать месяцев, каждый из которых стал для него открытием нового мира. Тот декабрьский день, когда он вышел из клиники с приговором, теперь казался отправной точкой не конца, а начала настоящей жизни, наполненной смыслом.
Каждый прожитый день приобрел ценность, каждый рассвет стал подарком, который Глеб учился принимать с благодарностью. Первое, что он сделал весной, — купил собаку. Огромный лохматый ньюфаундленд по кличке Босс появился в доме, когда в саду начали распускаться почки.
Тимоша визжал от восторга, когда щенок, уже тогда похожий на маленького медведя, неуклюже переваливаясь на толстых лапах, впервые обследовал территорию нового дома. Варвара вначале боялась этой громадины, но вскоре Босс стал ее верным спутником на прогулках с Тимошей. «Собаки чувствуют добрых людей», — сказал как-то Глеб, наблюдая, как пес положил голову на колени Варваре, пока та читала сыну книжку в саду.
«Тебя он выбрал своей хозяйкой, а не меня». Варвара подняла глаза от книги, и в них мелькнуло что-то такое, от чего Глебу вдруг стало тепло, несмотря на вечернюю прохладу. В мае, когда Тимоша взахлеб рассказывал в детском саду о котятах, которых увидел у соседей, Глеб без лишних слов привез домой рыжего пушистого котенка.
Малыш сам выбрал имя новому питомцу — Апельсин, за яркую рыжую шерсть и такой же яркий характер. Котенок вечно влезал в самые немыслимые места, но почему-то именно на коленях Глеба, самого, казалось бы, неподходящего для кошачьих нежностей человека, любил свернуться клубочком и заснуть, мурлыча, как маленький мотор. Никитична только головой качала, наблюдая, как бывший затворник каждый вечер гуляет с мальчиком и собакой по саду.
Как терпеливо отвечает на бесконечные детские «почему», как по утрам, несмотря на плохое самочувствие, сидит с ними за общим завтраком. Болезнь прогрессировала: были дни, когда Глеб не мог подняться с постели. В такие моменты Тимоша тихонько проскальзывал в спальню с рисунками или игрушками, садился рядом и шепотом рассказывал о своих маленьких приключениях в детском саду.
Эти минуты давали Глебу больше облегчения, чем все прописанные лекарства. Однажды, когда Варвара укладывала мальчика спать, тот вдруг спросил: «Мама, а дядя Глеб — он как папа, да?» Варвара растерялась, не зная, что ответить.
Глеб, проходивший мимо детской, услышал этот вопрос и замер за приоткрытой дверью. «Он… — Варвара подбирала слова, — он очень хороший человек, который заботится о нас»…
«Но ведь папы тоже заботятся, — настаивал Тимоша. — У Паши и Миши есть папы, и они живут вместе». «Мы тоже живем вместе».
«Это сложно, малыш», — вздохнула Варвара. «Ничего сложного», — вдруг произнес Глеб, входя в комнату. «Я не твой папа, Тимоша.
Но знаешь, кем я могу быть?» Мальчик с любопытством смотрел на него. «Дедушкой», — улыбнулся Глеб. «Я ведь гораздо старше твоей мамы, почти как дедушка».
«Дедушкой?» — Тимоша кивнул, словно понял какую-то важную истину. «А у Вовки тоже есть дедушка, он ему велосипед подарил». «И я тебе подарю», — пообещал Глеб.
«Как только потеплеет». Через неделю у Тимоши появился первый в его жизни велосипед. И Глеб, опираясь на трость, которая к тому времени стала его постоянной спутницей, часами наблюдал, как Варвара учит сына держать равновесие на асфальтированной дорожке сада.
В июле, когда даже вечерний воздух был пропитан зноем, Глеб осуществил еще одну мечту. «Мы едем на море», — объявил он однажды утром, положив на стол три билета на самолет. «Но ты… — начала Варвара, беспокойно глядя на его заострившееся лицо.
— Тебе можно путешествовать?» «Нельзя», — спокойно ответил Глеб. «Но если не сейчас, то когда?» Они провели две недели на побережье Черного моря. Глеб большую часть времени проводил в тени зонта, наблюдая, как Тимоша с визгом убегает от набегающих волн, как Варвара учит его плавать, как они вместе строят замки из песка.
Вечерами они гуляли по набережной, ели мороженое и смотрели на закат. В одной из таких прогулок Тимоша крепко держал их обоих за руки, болтая о чем-то своем, детском. И Глеб поймал взгляд Варвары — тревожный и одновременно полный какого-то светлого чувства, которое он не решался назвать.
«Ты изменил нашу жизнь», — сказала она тихо, когда Тимоша отвлекся на пробегающую собаку. «Не знаю, как благодарить тебя». «Это вы изменили мою», — просто ответил Глеб.
В августе, когда они вернулись домой, Глеб впервые встретился с адвокатом. Разговор был долгим и непростым. К тому времени Глеб уже не мог подниматься на второй этаж, и его спальню перенесли вниз…
Тимоша часто забегал к нему, показывал рисунки, рассказывал о приключениях Апельсина и Босса, которые к тому времени стали неразлучными друзьями. Осень выдалась на удивление теплой и золотой. Глеб часами сидел в саду, наблюдая, как опадают листья с деревьев, как Тимоша собирает их в букеты для мамы, как жизнь вокруг готовится к зимнему сну.
А в октябре, когда первые заморозки посеребрили траву, он окончательно оформил все документы. Он завещал все свое имущество маленькому Тимошу, назначив его мать единственной опекуншей. Варвара плакала, когда узнала об этом, и долго отказывалась, говоря, что ей ничего не нужно.
Но Глеб был непреклонен. «А как же иначе? — спросил он тихо, глядя на нее своими выцветшими от болезни глазами. — Ведь это моя семья.
Вы — мои самые родные». Роднее не бывает. В декабре, когда выпал первый снег, точно такой же, как год назад, когда они встретились, Глеб попросил вынести его кресло на террасу.
Никитична, осунувшаяся и постаревшая за этот год больше, чем за предыдущие десять лет, молча накинула ему на плечи плед, который сама связала длинными вечерами, сидя у его постели. В ее движениях читалась не только забота о хозяине, но и материнская нежность к человеку, которого она втайне считала своей семьей все эти годы. Закутанный в плед, он смотрел, как Тимоша лепит снеговика, как носится по саду Босс, как Варвара помогает сыну прикрепить нос-морковку к снежной фигуре.
«Мы всегда будем помнить тебя», — сказала Варвара, стоя рядом с его креслом. «Ты подарил нам жизнь». «А вы мне — смысл», — ответил Глеб.
«И я не жалею ни об одном дне». Когда через неделю его не стало, в доме не было криков и истерик. Была тихая скорбь и благодарность за время, проведенное вместе.
Тимоша, которому только исполнилось семь, понял по-своему. «Мама, — сказал он, глядя на портрет Глеба, украшенный траурной лентой, — дедушка теперь на небе, да?» «Да, малыш», — кивнула Варвара, смахивая слезу. «А он видит, как я кормлю Апельсина и Босса?» «Конечно видит».
«Тогда я буду стараться делать все как можно лучше, чтобы он радовался», — серьезно кивнул мальчик. Варвара обняла сына, глядя в окно на падающий снег, такой же, как в день их первой встречи. Как бы параллельно одному завершенному жизненному циклу начинался новый — с надеждой, с верой, с любовью…
В кармане того самого темно-серого пальто, в котором Глеб возвращался из клиники в день их первой встречи, они нашли конверт. Варвара узнала это пальто: оно висело в дальнем углу гардеробной все эти месяцы, словно напоминание о прошлой жизни. В конверте лежала медицинская карта с размашистым диагнозом на последней странице и короткая записка, написанная уже заметно изменившимся, дрожащим почерком: «Спасибо вам за полтора года настоящей жизни.
Я был счастлив. Берегите друг друга». Прошло много лет.
Тимофей Денисович, известный кардиохирург, стоял у окна своего кабинета, наблюдая, как снег укрывает город белым покрывалом. На столе лежала история болезни очередного пациента — мужчины средних лет с тяжелым диагнозом, от которого пятнадцать лет назад умер его приемный дед. Но сегодня медицина шагнула далеко вперед.
И диагноз, когда-то бывший приговором, теперь поддавался лечению. «Профессор», — заглянула в кабинет ассистентка, — «пациент прибыл на консультацию». Тимофей кивнул, бросив последний взгляд в окно.
В такие дни он особенно ясно помнил человека, подарившего ему дом, детство и будущее. Человека, чья фотография до сих пор стояла на полке в его кабинете, рядом с портретом матери. «Пригласите», — сказал он, и на его губах появилась знакомая теплая улыбка, точно такая же, как у Глеба Аркадьевича на старой фотографии.
